Да, с тех самых пор, когда ему, сотруднику Пулковской обсерватории, астрофизику с именем и репутацией, занимавшемуся звездными атмосферами и наблюдательной астрономией, вдруг пришла в голову идея взглянуть на проблему времени совершенно не так, как ее рассматривали в теории относительности, квантовой механике и физике вообще… Эйнштейн мне друг, но истина дороже!
– За десять здешних лет ты должен был забыть все то, чему они виною стали.
Николай Александрович сжал кулаки, недобро прищурился:
– Жены могилу и могилу… – он резко оборвал себя. – Такое не прощают, Ариэль. Ни в десять, и не в сто лет. Я как тот джин, что был в кувшине запечатан и поначалу обещал любого одарить, кто даст ему свободу… – Козырев вновь замолк.
Каменная маска потекла белесым паром, превратившись в полупрозрачное лицо:
– И что же дальше?
– Но времени так много пролетело, что вновь поклялся я сгубить любого, кто пробку подлую сорвет с кувшина и выпустит меня на волю. И вот я зол. И очень зол.
– Но все же не могу я, – полупрозрачный лик расплывался под порывами сильного ветра, но голос раздавался все так же ясно. – Не должен людям причинять вреда…
– Ни пользы, – довершил Николай Александрович. – Ты лишь машина и делать дело должен, если хочешь из расщелины континуума к себе домой вернуться. Я отключу тогда ТЕМПЕСТ на время. В том слово я тебе даю.
Чьи-то пальцы стиснули запястье Миранды:
– Вот. Ты, – больше похоже на рычание, чем на слова. – Наконец. Моя.
Девушка скорее от неожиданности, чем от страха, дернулась, попыталась высвободить руку, но ее держали крепко.
– Пусти, чудовище, Калибан, – прошептала она, стараясь не выдать своего присутствия отцу и Ариэлю. – Иначе я на помощь призову тот дух, что испепелит тебя!
– Нет. Не смеши. Не лги. Ты. Прячешься. Я знаю. Почему, – огромное мохнатое чудовище приблизило к Миранде нелепую башку со скошенным лбом и крохотными глазками. Толстые губы растянулись в усмешке, более похожей на звериный оскал, обнажив крупные крепкие зубы. – Не Калибан, я, я – Медведь. Из племени Медведя. Сколько. Повторять. Тебе. Я чую. Ложь.
Миранда закусила губу, упираясь ногами, но Калибан был сильнее. Намного сильнее. То, что он так медленно тянул ее к себе, являлось лишь грубой игрой.
– Давай. Давай. Облегчим. Муку. Детьми. Заселим. Всю. Округу.
Миранда исхитрилась и ударила Калибана ногой в колено. С таким же успехом можно пинать стальную опору ЛЭП-500.
– Вы. Мне. Должны.
– Нет ничего, что я должна тебе, мохнатый пень, – в отчаянии шептала Миранда, все еще надеясь, что борьба с Калибаном высвободит её из цепкой хватки огромных ручищ и не привлечет внимания отца с Ариэлем. – Ты должен мне, за то, что речь тебе я подарила… уж лучше б ты безгласым оставался, уж лучше б блохи по тебе скакали… лишай стригучий на башку твою свалился… чудовище… насильник… бегемот…
– Хо. Хо. Хо.
Калибан протянул свободную руку и вцепился в перьевой плащ Миранды. Сверкнула молния, яркий луч вонзился в грудь Калибана и отбросил в трясину, на торчащие железные остовы завязших в ней машин.
– Убей его, – бросил Николай Александрович Ариэлю и кинулся помогать Миранде, которая не могла подняться на ноги, оскальзываясь на мокрой траве. – О, дочь моя, в порядке ль ты?
Ариэль собрался в плотный переливчатый шар и завис над Калибаном, глазами-отростками наблюдая, как стонет и возится в грязи чудище. Острые края стальных ферм, копьями выпиравшие из трясины, вспороли его шкуру, и неожиданно яркая кровь испятнала бурую шерсть с белесыми проплешинами.
– Беги отсюда что есть мочи, – сказал Ариэль, и небольшой разряд впился рядом с Калибаном.
– Со мной все хорошо, отец, – Миранда стояла на ногах, а Николай Александрович внимательно осматривал ее плащ, поправляя неаккуратно вставшие на место перья. – Ах, Ариэль, не трогай ты его! Он осознал вину свою передо мною!
– Убей его! – Козырев свирепо повернулся к лежащему Калибану и висящему над ним Ариэлю. – Испепели! Развей! Иначе хуже будет! – Он потянулся к пульту ТЕМПЕСТа.
– Как прикажете, хозяин, – и Ариэль ослепительно вспыхнул.
Миранда зажала рот, чтобы не закричать.
Глава 2
Поросший мхом фундамент под опору ЛЭП-500 оказался единственным сухим местом. Сама опора лежала здесь же, вершиной погрузившись в топь, а ее четыре ноги задрались к низко нависающему небу. Присмотревшись, можно было разглядеть оборванные стальные канаты с трепещущими на ветру лохмотьями красных флажков.
Иван Иванович ощупал карманы в поисках сигарет, а когда ладонь легла на левую сторону груди, он вдруг понял, что его беспокоило. Боль. Тянущая боль за грудиной. Которая вступила с того момента, когда они взлетели с аэродрома Братска, и не отпускала до сих пор. Ему не сигареты курить, а впору валидол сосать. Впрочем, валидола тоже нет.
А что есть?