Проба на излом

– Я и думаю – откуда у нас бобры? Эта-а, долго думал, пока бамс! – не понял – у меня весь рот опилками забит, епта. Так мне еще повезло. Может, того, опилки, которых наглотался. Они из меня, меня, мама дорогая, потом месяц выходили, всю задницу занозили. Но, эта-а, они меня спасли. Других – нет. Кто ослеп, кто оглох, кому совсем не повезло – к бабам вкус, того, потерян. Представляешь, что, эта-а, для артиста баб любить перестать? Эта-ж, как профнепригодность, ага…

– И? – судя по всему, рассказ Тренкулова не слишком обеспокоил Степанова, губы его уже касались края котелка.

– Эта-а все равно, что… все равно, что… епта, – Тренкулов защелкала пальцами от нетерпения. – Все равно, что леснику, того, вегетарианцем стать!

– И? – предпоследнее слово вряд ли было известно Степанову, он воспринял его как экзотические ругательство, распространенное в кругах деятелей культуры.

– Давай, эта-а, лучше я, – Тренкулов от нетерпежа подскакивал на кочке, под которой чавкала болотная жижа. – Мне можно. У меня, епта, иммунитет уже, понимаешь?

– И-и-ик, – Степанов опустил котелок и теперь смотрел куда-то позади Тренкулова, выпучив глаза и распустив рот. Емкость с драгоценной жидкостью накренилась, спирт тонкой струйкой потек на землю. Тренкулов стремительно подхватил котелок и со вздохом облегчения прижал к груди. И только потом оглянулся туда, куда смотрел его закадычный друг.

Мохнатое чудище стояло около полузатопленного в трясине трактора. Больше всего оно походило на гориллу, которую Тренкулов как-то видел по телевизору в передаче «В мире животных». Скошенный лоб, тяжеленая челюсть, глазки под мощными надбровными дугами.

– И здесь. Они. Потомки. Каннибалов, – прохрипела горилла.

Тренкулов попятился, споткнулся и сел, лишь чудом продолжая держать котелок со спиртом.

– Сожрали. Племя. Вы. Моё. За. Что. Ответите, – горилла шагнула к ним, и только теперь Степанов и Тренкулов увидели у нее в руке огромную палку с насаженным камнем. Чудище на мгновение замерло, словно выбирая – на чей череп первым опустить дубину, и тут Тренкулова пронзило понимание – где он подобное видел!

– Неандерталец! – сначала прошептал, а затем и заорал он, даже сам не понимая – для чего и кому сообщал о своем открытии. – Живой! Епта!

– Живой, – прохрипел неандерталец. – Не. Съели. Вы. Меня.

– Эта-а, вот, – Тренкулов протянул ему котелок. – Попробуй, братан, па-анимаешь…

– И-и-и, – издал горестный горловой звук Степанов, наблюдая как чудище, все еще продолжая держать палку занесенной для удара, другой рукой берет у Тренкулова котелок, принюхивается, морщится, но все же прикладывается к нему и могучим глотком осушает до дна.

– Смолкли. Голоса. Ушедших. Предков, – неандерталец выронил дубину, нахлобучил котелок на голову. – Так. Просто. Спас. Меня. Человекобог.

Чудище бухнулось на четвереньки и подползло к Тренкулову:

– Еще. Еще. Еще. Отдам. Вам. Всё. Что. Вы. Хотите. Калибан. Служить. Готов. Тебе. Калибан. Калибан, – он завыл, распластался в грязи перед опешившим актером больших и малых жанров.

Калибан неожиданно ловко для его волосатого и нескладного по человеческим меркам тела перепрыгивал с одной полузатопленной машины на другую, отчего те опасно раскачивались, будто их держали на плаву невидимые в черной воде надувные плоты. Тренкулов почти выбился из сил, но хуже всего приходилось грузному Степанову, который, в отличие от щуплого актера, прыгать не мог, и перебирался от одной полузатопленной в болоте машины к другой по выступавшим из воды кочкам.

– Хорошая тебе идея в голову пришла, – пропыхтел Степанов во время короткой передышки. – Напоить дикаря спиртом. И, судя по всему, пошел ему на пользу он.

Тренкулов утерся обшлагом пиджака:

– Так, эта-а, историю завоеваний дикарей я вспомнил, епта. Вино – вот, эта-а, главное оружие, па-анимаешь, которым дикарей смиряли. И ты хорош, чего уж, епта. Как, эта-а, о золоте тебе идея славная явилась?

– Давно я слышал о машине здесь пропавшей, что из старательской артели золото везла на сдачу в Братск. Говорили, бандиты будто бы ее перехватили, но я тому не верил. И оказался прав! – Степанов хлопнул Тренкулова так, что артист больших и малых жанров чуть не сверзился в трясину.

– А, эта-а, если Калибан нам, епта, лжет? Он заведет в болото, па-анимаешь, нас и там сожрет, иль в жертву, епта, принесет тем предкам, эта-а, о которых все толкует, мать его, без перерыва на обед и ужин.

– Макаки простодушны. Что с обезьяны взять? Особенно, когда ты обещал еще налить ему чудесного напитка. Цистерна та, что мы нашли, – воистину еще одно сокровище для нас. Нет, не умеет лгать горилла. Доверчива и простодушна.

Тренкулов хотел еще что-то сказать, но перед ними возник Калибан:

– Пора. Идти. Я. Чувствую. Зов. Предков. В. Голове. Опять. Дай. Мне. Глоток.

– Э, нет, приятель, обожди, – Степанов демонстративно вытащил из кармана наполненную бутылку, покачал ею. – Пьянству – бой! До самых пор, пока мы золото тобой обещанное в руках держать не будем. Пусть трубы погорят еще немного, но будет для тебя подспорьем то бульканье, что из сосуда слышно!