Проблема дня

– О, ты еще не знаешь и половины, – сказал инспектор. – Будь с ней любезен, Хорек, или ты у нее в два счета заорешь благим матом.

Хорек осклабился и кивнул.

– Давай я куплю тебе еще выпивку, – предложил инспектор. – Что ты пьешь?

– Ихнее «выдержанное пиво», – отвечал Хорек. – Как говорится, в каждой избушке свои погремушки.

– А мне бренди, как всегда, – сказала я.

– Эге, да она не только горячая штучка, но у нее к тому же есть шик, – похвалил меня Хорек. – Почему мне не попадаются такие шикарные девчонки?

– Почем знать? – вопросила я. – Ведь с виду ты такой чудный парень.

Он опять разразился смехом.

Более мы не сказали друг другу ни слова, пока не вернулся инспектор, неся наши напитки.

– Что, знакомитесь? – спросил он, нахмурив брови и поставив стаканы на стол.

– Да, ладим просто чудно, верно, дорогуша? – сказал Хорек.

Я вскинула бровь.

Инспектор сел. И положил на стол несколько шиллингов, как будто это была сдача, которую ему дали на стойке. Говоря, он вертел монеты в руках.

– Итак, что у тебя для меня есть, Хорек? – спокойно спросил он.

– А что, вам надо поспешать?

– Люди только и делают, что задают мне этот вопрос. Полагаю, что мне надо ответить «да». Ведь у меня всегда могут найтись занятия получше, чем бегать за тобой, Хорек. А ты знаешь, как я не люблю зря тратить время. Так что, да, я спешу.

– Хорошо, хорошо, не лезьте в бутылку. Я просто валял дурака. Я ж никогда не давал вам ложных наводок, что, скажете, не так? Я не зря трачу ваше время. Старина Хорек всегда держит слово.

– Рано или поздно. – Инспектор постучал монетой по столу, покрытому пятнами от пива.

– Ладно, ладно. – Хорек всплеснул руками. – Я тут слыхал, что вы хочете разнюхать насчет тутошнего пожара. И еще слыхал, что вроде как насыпали соли на хвост кой-кому в Брайдуэлле, тем, значит, кто считает, что дело у них уже в шляпе.

– Ну и как, они правы?

– Насчет той суфражетки? Сдается мне, что да.

– Почему?

– Я ее тут видал о ту пору. Темное пальто, здоровущая шляпа. Она сидела вон там, в углу, куда свет не достает. Но я все ж увидал, что на ней белое платье и белые ботинки, как у них у всех. Смекаете?

– Смекаю, – подтвердил инспектор.

– И у нее была такая здоровая сумка. Прям как матросский вещмешок. И вот, значит, где-то в четверть двенадцатого она приканчивает свое пойло, закидывает свою большущую сумку на махонькие плечи и уматывает в темь.

– А ты видел ее лицо? – спросил инспектор.

– Не-а, она хоронилась в потемках, а голову пригнула. Видна была только здоровущая шляпа.

– С ней кто-нибудь говорил?

– Не, она просто проторчала тут с полчаса одна как пень, а потом встала и умотала.

– Это вполне могла быть Уоррел, – сказал инспектор.

– Это могла быть любая суфражетка, – поправила его я. – Женщина в белом платье и белых ботинках, скрывавшая лицо, могла быть любой из тысяч. – Я задумалась, потом спросила: – Опиши мне ее ботинки.

– Ну, белые, – ответил Хорек. – Белые, как у кой-кого из этих суфражисток.

– Просто белые, и все? – спросила я.

– Чего? Ага, просто белые… Ох, нет, стойте, не просто. На их были вышиты цветы. Маргаритки. Я пялился на ее, когда она перла к двери, и, значит, увидал. Белые ботинки с маргаритками.

* * *

Инспектор Сандерленд добавил к кучке шиллингов еще несколько монет, после чего мы позволили Хорьку вернуться к своим костяшкам домино.

Когда мы вышли на улицу, инспектор спросил:

– Вы же знаете, кто была эта женщина, не так ли?

– Да, я хорошо знаю, кто носит ботинки, расшитые маргаритками, – ответила я. – Она одна из наших подозреваемых, наших кукушат.

– Одна из кого?

– Одна из тех, кто вступил в ряды ЖСПС недавно, на самом деле состоит в Женской национальной антисуфражистской лиге и докладывает о планах ЖСПС как этой самой Женской лиге, так и Мужской лиге против здравого смысла.

– Вы хотите сказать – Мужской лиге против избирательных прав женщин, – коротко рассмеявшись, поправил он.

– Это одно и то же, – сказала я. – Из тех женщин, которые вступили в ЖСПС летом и осенью прошлого года, только три остались в его рядах: Лиззи Уоррел, Битти Челленджер и Марисоль Рохас. И мы знали – или считали, что знаем, – что одна из них шпионка. Наиболее вероятной кандидаткой была Лиззи Уоррел, за ней шла чилийка – ведь никому из нас не известно ровным счетом ничего о южноамериканской политической кухне, так что кто его знает, какие у нее могли быть мотивы. А аутсайдером мы – или, во всяком случае, я – считали бледное ничтожество по имени Беатрис Челленджер. Женщину, столь безликую и ничем не примечательную, что нередко едва вообще помнишь, что она и в самом деле тут. На моей памяти она проявила эмоции, только когда ругала полицию. Если не считать этого, интересного в ней есть только одно – на редкость красивые ботинки из белой кожи с вышивкой в виде маргариток.

– А какой у нее мог быть мотив? Зачем ей было устраивать поджог?

– Хотя бы для того, чтобы дискредитировать ЖСПС, нарушив объявленное ими перемирие.

– Это не очень-то убедительно, – заметил инспектор. – А у вас есть еще какие-то доказательства ее причастности помимо этих вспомненных Хорьком маргариток?