Пробуждение

Я сначала всполошился, хотел седлать коня и айда туда сам. Но подумал и решил, что в таких случаях спешить не надо. Обидно — все лето скот привольно гулял, так нажировался, что на шерсти вода не держится. Мы с бухгалтером подсчитывали, какой примерно доход получим, а тут придется ссуду погашать паевыми взносами. Так не пойдет!

Савелий скомкал телеграмму.

В подсобку вошел губастый, длинноносый парень в белой, не первой свежести куртке, поставил на стол распечатанную банку консервов, достал с полки большой каравай ржаного хлеба и разрезал пополам.

— Ты, Иван, с этим не лезь, — кивая на закуску, сказал Савелий. — Я тебе сто раз говорил, вино не ставь. Сколько мне надо, я пью дома… и не по всякому бешеному случаю.

— Но у нас же гость!

— Гость приехал по делу и не к тебе. У вас тут с Изотом была сплошная масленица. Запомни, если еще раз узнаю, что стоял за прилавком выпивши, прощайся с должностью. Счетоводов и бухгалтеров маловато, а карамельки отвешивать и аршином махать пока есть кому… Ступай и занимайся, чем положено. Тут своих дел полон загашник…

Иван ушел.

— Посоветуй, Илья, что делать со скотиной?

— Не знаю, что и сказать…

— Вот видишь, а я-то на тебя рассчитывал… — с досадой проговорил Савелий.

— Лично я в убыток не стал бы сдавать.

— А как бы ты поступил?

— Велел бы Губину твоему потихоньку гнать скот обратно. Пусть жуликоватые представители являются следом и принимают здесь, на месте. Ты пригласишь понятых от сельского Совета, от колхоза. Подбери людей опытных, авторитетных, они-то уж мошенничать не дадут, да и сам ты будешь присутствовать.

— Правильно! И я думал об этом… Только вот потеря в весе! Сорок километров все-таки!

— А зачем гнать сломя голову? Пусть идут медленно, с остановками, пасутся на луговой отаве. А скотопромышленники разве на такое расстояние гоняли свои гурты?

— Верно! Ей-богу, верно! Я и сена возов пять не пожалею! Спасибо, Иваныч. Гора с плеч. Ты в самое яблочко угодил… Именно так я и замыслил, только посоветоваться не с кем было. Хорошо, что ты подвернулся. Спасибо. Помоги составить депешу Спиридонычу, чтобы позвончее, построже была.

Телеграмму отправили.

— Ну а теперь айда ко мне. Едем в Айдырлю. Не вздумай отказываться.

Трястись по кочкам более десятка верст Илье не улыбалось, да и Евгении обещал вечером быть дома.

— Сознаюсь тебе, как другу, — продолжал Савелий. — Я вдрызг разорил свою жену. Отнял у нее два пуховых платка, продал их вместе со старой гармонью, все жалованье вбухал и выписал из Москвы стобасовый баян. Ох и красота! День и ночь играл бы, если бы не эти калькуляции, расценки, сертификаты, столько всяких форсистых слов напридумали, что и порадоваться некогда! Едем, Иваныч, баста! Жену хоть маленько порадуем. Она ведь у меня беременная. Стесняется своей полноты. Больше дома сидит. А своей красавице записку пошли с бородачом, который тебя привез, что Савелий утащил к себе до послезавтра.

Приглашение Савелия было соблазнительным, но всякий раз, когда Илья отлучался из дому, его охватывали тревога и ревность.

Купоросный по-прежнему с откровенно-наглой настойчивостью преследовал Евгению, исподтишка провоцировал Илью. Он распространял о его семейной жизни всякие небылицы, расписывал Виктору Важенину деспотический характер Никифорова и намекнул, что жена его вполне закономерно отдает предпочтение другому…

Как-то Виктор сказал Илье:

— Жалко, что твоя жена не комсомолка… вертит она хвостом возле Гаврилы Купоросного… Поговорил бы ты с ней как следует… А может, вдвоем поговорим? Что она в нем нашла?

Виктор явно заблуждался насчет Купоросного. Прикрываясь добродушной улыбкой, Гаврила ненавидел комсомольцев, драмкружок, самодеятельные спектакли. На это у него были свои причины. Илье и в голову не приходило, что он ухаживает за его женой не потому, что любит…

«Нет, к Савелию я не поеду, лучше домой!» — решил Илья.

— Ладно, если не захочешь оставаться ночевать, запрягу Буланку и в один миг вечером домчу тебя до станицы. А сейчас пошли! Баста!

Спорить с Савелием трудно, да и обижать не хотелось. Любопытно было и новый баян подержать в руках. Илья написал записку и отправил с Евсеем, чтобы раньше понедельника его не ждали.

Чтобы засветло добраться, выехали пораньше. После полудня стало пасмурно. Степь была желтой, неприветливой, лишь сухая осенняя свежесть холодила лицо. Запряженный в легкий тарантас буланый конь Савелия бежал широкой, маховой рысью. Колеса, подпрыгивая на выбоинах, оставляли позади длинный шлейф пыли. Хоть и запылились немного, но доехали быстро.

Умылись и сели за стол. Выпив немного вина, Илья разомлел и стал корить себя за то, что опять поступил против своего желания: не надо было пить, а он выпил, вместо того чтобы ехать домой, очутился где-то в Айдырле.

Жена Савелия Тоня — славная голубоглазая женщина — от души угощала и жареной рыбой, и куриной лапшой, и чаем с ватрушками. После ужина Савелий взял в руки новый баян. Счастливый, довольный, в косоворотке из синего сатина, несмело прошелся по левой, басовой клавиатуре.

— Шутка сказать, сто басов! — Савелий заиграл что-то свое.