Пробуждение

— За большевиков считают… Добра не жди…

— Неужто и с ими лихо сделают? Да какие они большевики, господи?

— Большевики ли, кто ли. Не в том суть. Главное, казаков нет своих, заступиться некому.

Спать легли в тот вечер не ужиная и даже лампу не зажигали.

Жутко было без огня. Девчонкам все гробы мерещились. Их привозили на скрипучих телегах, запряженных ленивыми круторогими быками. Детей особенно поразила смерть Васятки Ингина. Ведь он совсем недавно катался с ними на салазках с крутой горки, сбегавшей прямо к Уралу. Дети перешептывались в темноте, жались друг к другу, словно цыплята, и долго не могли заснуть. Как всегда, летом все спали в больших сенях. Илюшку разбудили шум и беготня в кухонном коридоре. Поднял он от подушки голову и в полуоткрытую дверь увидел отца. Весь в белом, он держал лампу над головой. Тусклый свет выхватил темнолицую фигуру казака с лохматым клочком чуба под козырьком фуражки.

Лицо знакомое, свое, близкое, только усики растопыркой — чужие. Не то явь, не то сон тревожный… Свет померк. Голоса смолкли за кухонной дверью. Илюшка нашарил в темноте брючишки, надел — и туда. Только он за скобу взялся, а навстречу отец.

— Вскочил уж! Иди, иди, поцелуйся с братом. — Отец прямо-таки раскис от радости. Значит, не сон, коли Илюшку вдруг обнял и казенным запахом с ног до головы обдал неповторимый дух седельной кожи, дегтя, карболки и конского пота.

В кухне зажгли сразу две лампы и фитили открутили до отказа. Веселее стало в избе; в углу над столом засветилась икона, у печки радостно загудел в трубу большой семейный самовар. Высокая, статная, в белом платке Настя прилаживала на полотенце табунок яичек. Около стола хлопотала мать — она то калач начинала резать, то совала в руки Михаила полотенце, но тут же роняла его и снова обнимала сына и никак не могла выплакаться. Илюха занял свое любимое место на печке и украдкой вытирал слезы теплой старой варежкой.

Со двора вернулся отец. Он расседлал Мухорку и задал ему корм. Сел рядом с Михаилом. Закурили. Брат давно уже не прятался и курил вместе с отцом.

— Что же вы всей сотней снялись? — часто затягиваясь цигаркой, спросил отец.

— Не токмо мы одни…

— Кто же еще?

— Никольская сотня, подгорненцы, губерлинцы.

— Ну а дальше как? — допытывался отец нетерпеливо.

— От всех сотен послали выборных к командиру полка. Миколай-то Алексеевич — писарь четырех станиц.

Илюшка долго не мог уловить, о чем шла речь, и только под конец понял, что, узнав об аресте Амирхановых, казаки решили выручить их.

— Ну а командир как вас приголубил?

— Он не дурак, чтобы наперекор идти. Шутка сказать — четыре сотни!

— А если бы он вас прогнал, тогда что?

— Что тогда… Мы уж были наготове. Снялись бы…

— Куда бы вы подались?

— Нашли бы местечко…

— К большевикам, что ли?

— Что вы, папаша, все его пытаете? Поесть не даете… — вступилась Настя. Умница она была. Почуяла, что разговор круто загибается!.. Отец тоже вовремя спохватился. Поднял голову, зыркнул на Илюшку темными зенками и пригрозил:

— Смотри у меня, только пикни где!

— Мне-то что? — Илюха с обидой опустил голову и перекатился к трубе, но и оттуда слушал в оба уха.

— Время, тятя, наступило такое…

— Табак время. Бьют вас большевики.

— Пехота у них сильная. А мы не больно в охотку лезем…

— Кому охота! Вон под Салмышом полезли…

— Набрали сосунков и перетопили.

Вошла мать и позвала всех за стол. Илюшка тоже слез с печки. Брат подмигнул ему. Радостно было, что тебя за большого начинают считать…

— Как же с Амирхановыми? — прихлебывая из блюдечка чай, спрашивал отец.

— Разрешили взять на поруки. Поручилась вся сотня.

— Это вы дельно придумали.

— Свои же! И так столько крови, захлебнуться можно.

— Об чем разговор! Дома-то как ты очутился?

— Дядю Миколая с Алехой проводить вызвались, чтобы… Сейчас зверья всякого развелось, мало ли что может быть…

— Тоже верно. Своя охрана надежней. А как поступить с ними велено?

— Доставить сюда и сдать атаману под особый догляд…

— Значит, привезли в станицу?

— Мы что, дураки?

— И где же они теперь?

— В ауле, где-нибудь в степи…

— Вы что же, сами их переправили?

— От Никольской той стороной Урала шли. На хуторах простились.

— Умно, умно!.. Кто же у вас был самым главным умником?

— В сотне Алексей Глебов, а дорогой другой Алексей — Амирханов. Эх, в баньку бы!

— Что же молчал! Уж давно бы топилась, — укорил отец. — Ты домой-то надолго?

— Отпросились у сотника до утра.

— На вот тебе!

Разом все всполошились. Мать за ведра, Настя за коромысло, а Илюшка бегом кизяки таскать.

Рано утром брат уехал. Илья не провожал. Проспал.

8