Пробуждение

Тепло ребенка передавалось Аннушке. Сердце ее сжималось от радости, на глаза навертывались слезы. Дала бы им волю, да как расплачешься на глазах у ребенка, только спугнешь эту веселую, мечтательную детскую минутку.

— Подсохла твоя головка. Теперь и обедать можно! — Аннушка вытащила из печки чугунок со щами, пшенную кашу, сваренную пополам со сладкой тыквой, которую очень любила Галинка.

— Ешь, фельдшерица, ешь, касатка!

— Прямо уж!.. — На секунду Галинка перестала есть, поглядывая на Аннушку с пытливым ребячьим прищуром, вдруг бросила на стол ложку, скрестила руки на животике и звонко, заливисто засмеялась.

— А ты почаще ко мне приходи, Галочка, — провожая девочку до калитки, сказала Аннушка.

— Приду! Обязательно приду! — Галинка побежала в больших, не по росту, валенках.

«Шерсти нащиплю и отдам скатать для нее валенки», — подумала про себя Аннушка.

Аннушка постояла немного на улице. В воздухе кружилась ленивая снежная карусель. Мальчишки в ушастых шапчонках старательно катили первый снежный ком.

Подошел почтальон Ванюшка Степанов и отдал для Илюшки газеты.

— А я письмо жду, Ванюша!

— Нету. Матерям всю жись суждено ждать, — ответил Ванюшка и, скрипя кожаной сумкой, пошел дальше.

Илья как селькор бесплатно получал оренбургскую газету «Смычка» и «Орские известия». Кроме того, выписывал «Правду», «Комсомолку», «Крестьянскую газету» и журналы «Резец» и «Вокруг света». В качестве приложений ему присылали удивительные для того времени книги — такие, как «Знаменитый Кудеяр», «Спартак», «Гарибальди». По вечерам он читал их вслух Аннушке, а когда ему было некогда, она сама дочитывала, да так втянулась, что уйму керосина жгла. Приучил ее Илюшка и газеты читать. Сегодня она успела лишь полистать журнал, картинки посмотрела, тут Илюшка обедать пришел. Пока он ел, Аннушка про Галинку ему рассказывала — какая она смышленая да ласковая. Про новые валенки, что скатать собиралась ей. Под конец обеда и про соленый арбуз вспомнила.

— Бабка Аксинья тебе гостинец прислала, арбуз соленый.

— Это с какой стати?

— За дровишки…

— Вот удумала! Скажут, что поборами занимаюсь…

Поговорить не успели. Кто-то шумно ввалился в сени и распахнул кухонную дверь. Не перешагнув порога, Федя, как флагом, размахивал газетой. Широкое лицо его расплылось в улыбке.

— Илья, пляши! — Вбежав в комнату, Федя лихо прошелся вприсядку так, что от калош полетели ошметки снега.

— Калоши-то хоть сними, чертушка! — крикнула Аннушка. — Чо притащил?

— Судьбу ему притащил, судьбу! — Федя подскочил к Илье и нахлобучил ему на голову свою коричневую, с красным верхом кубанку, привезенную из кавалерийского эскадрона. Повернулся к Аннушке и зажал ладонями ее лицо.

— Сбесился совсем! — Аннушка пыталась увернуться, но Федя все-таки расцеловал ее в обе щеки.

— Ой, и правда бес окаянный! — защищалась Аннушка.

— Это наш Илюха, бес, староверам на самую хребетину залез! Ты слушай, Анюта, что он тут распахал, слушай! — Федя развернул газету и бойко прочитал Илюхину статью.

Илья сидел за столом и растерянно улыбался. Он и не подозревал, что так внушительно могут прозвучать на страницах газеты самые простые, будничные слова.

Счастливый день подарила ему сегодня жизнь. Илья вскочил, одной рукой обнял Федю, другой Аннушку, расцеловал их, не в силах сказать ни слова, — в горле першило…

— Что же теперь будет? — спросила Аннушка.

— Что будет? — сказал Федя. — Сережку Полубоярова и всех ихних прихлебателей из кооператива турнем. Вот что!

— А когда это случится и как?

Федя и Илья поглядели друг на друга. Что они могли ответить?

— Ну протащили их, продернули, как через узкий хомут… А дальше чо? Отряхнутся — и опять нас снова запрягут, да? — настойчиво спрашивала Аннушка.

— Тебе, Илья, надо наметом завтра же в район, в волком партии, к Ефиму Павловичу! — проговорил Федя.

— Правильно, Федя! Еду. Завтра же! — решительно ответил Илья. — Только весь вопрос: на чем ехать, санного пути еще не натерли?

— А мой саврасый на что? — сказал Федя, и улыбка осветила его веселое, возбужденное лицо.

4

Тихо было до самого полудня, а как стемнело, налетел ветер, разогнал порхающие в сумерках снежинки, закрутил, погнал их к подворотням и начал озорно в ставни насвистывать. Тут и мороз пошел вместе с ним гулять по степи, хватать за носы припозднившихся путников, лез к ним под шубы, если они были плохо подпоясаны.

Конь шел по кочковатой дороге усталым шагом, ноги его заметала поземка. Телеграфные провода пели, словно на гуслях играли. Хорошо зная повадки коня, Ефим Павлович нечасто шевелил поводьями. А умный конь, чувствуя на себе опытного всадника, сам выбирал тропу и не мешал хозяину думать. Время настало тревожное. Надо было быстро всему учиться, еще быстрее разбираться в крестьянских и партийных делах. В глухой темноте уральских станиц, горных поселков все чаще раздавались гулкие выстрелы из обрезов. Ефим Павлович ехал в Петровскую по письму Илюшки и вез жалобу на петровских комсомольцев.