Пробуждение

Илюшка с грустью оглядывался назад — на лениво убегающие дымки, на голый, темный, дремлющий в снегу тугай, где косил с дедушкой траву, собирал с матерью грузди, спрятанные под влажным пожелтевшим осенним листом, рвал сочные столбунцы, горный чеснок, когда с Санькой Глебовым и Ванюшкой Молодцовым пас на первых весенних плешинках скотину. Справа от дороги громадным белым китом ползла пещерная гора, упираясь тупым носом в речку-грязнушку. Она напомнила Илюшке, как он впервые в жизни услышал в гулких сумерках пулеметную стрельбу и принял ее за пушечную, бежал, умирая от страха, ожидая, когда начнут валиться дома, пожарная каланча и высокая церковная колокольня со стопудовым колоколом…

Аннушка сидела рядом. Она часто доставала из рукава шубы скомканный платочек, вытирала глаза и кончик покрасневшего носа.

— Я тебе к брюкам еще один кармашек внутрь пришила. Ты положи туда часть денег и заколкой пристегни. Там есть… А то, знаешь, сколько в городе карманников!..

Илья понимающе кивнул и глубже натянул на лоб кожаную с ушами шапку. Аннушка прижалась лицом к Илюшкиному плечу и беззвучно заплакала. Михаил спрыгнул с саней. Волоча длинные полы тулупа, подошел к лошади, поправил шлею, поперечник, тронул крепко натянутый гуж, хотя все было в полном порядке. Вернувшись к саням, он занял свое место. Илья сел к нему спиной. Михаил поднял кнут. Хитрющий Пегашка, не дожидаясь удара, хватил с места и пошел ходкой размашистой рысью. Пробежав саженей пять, снова перешел на бодрый, широкий шаг.

Не отрывая глаз, Илья с жадностью смотрел на одинокую фигурку в длиннополой шубейке, с приподнятой вверх варежкой. Отдаляясь, она становилась все меньше и меньше, словно таяла в снежной дымке, и вдруг исчезла…

…В Оренбург Илья приехал утром. Каждому человеку случается впервые в жизни ехать в вагоне на чугунных колесах. Илья ехал гордый своей самостоятельностью, вел себя, как бывалый пассажир. Поужинав яичками, запеченными Аннушкой в белые булочки, он поставил на верхнюю полку чемодан и баян, сначала подремал чутко, боясь за вещи, а потом крепко уснул.

Узнав из расписания, что поезд на Самару уходит вечером, Илья решил побродить по городу. Он манил его необычными звуками — ревом паровозных гудков, глухими, суматошными криками, знакомыми из многих прочитанных книг.

Еще дома он задумал обязательно побывать в редакции газеты «Смычка», где печатались его заметки.

Вокзальная площадь ошеломила Илью сутолокой — люди куда-то торопились, толкались, задевали друг дружку, бранились. Возле дощатого забора выстроились дородные тетки с лотками и ящиками, горласто выкрикивали:

— Французские булочки, французские! Сдобные языки! Заплатишь пятачок, проглотишь язычок! Самый сладкий ядреный баварский квас! Баварский! Пиво бархатное, вкус шелковый! Падхади! Пельмени уральски! Два на копейку, десять на пятак! Сегодня за денежки, а завтра так!

Несмотря на зиму, ломовики грохотали по булыжнику огромными колесами. Подкатывали лихачи на резиновых шинах, высаживали упитанных дядек и поджарых дамочек с коробками.

Илья подошел к извозчику с багровым, как и его кушак, лицом, назвал адрес и спросил, сколько он возьмет за проезд.

— Две бумажки, — хрипло рявкнул усатым ртом извозчик.

— Каких? — спросил Илья, догадываясь, что краснорожий дядька намерен содрать с него два рубля.

— Пару советских! А не хочешь, топай до Николаевской, считай булыжины! — Извозчик поиграл зелеными вожжами и захохотал. Крупный красавец рысак вороной масти, словно соглашаясь с хозяином, важно закивал горделиво посаженной головой, украшенной чеканным на уздечке набором.

Илья залюбовался конем и дорогой сбруей. Он не видел, как потешались над ним другие извозчики, безошибочно угадав в нем деревенского новичка. Илья решил, что выложит требуемые деньги и подкатит на этом черном рысаке к редакции. Он нацелился было ступить сапогом на подножку пролетки, но тут под хохот и улюлюканье извозчиков кто-то схватил его за руку и потащил на тротуар… Илья оглянулся. Молодая цыганка с большеглазым миловидным лицом, с кудрявеньким в капоре мальчонкой за спиной нахально волокла его вдоль забора и как заведенная тараторила:

— Чего ты, разиня, связался с этими гужбанами? Обдерут они тебя, милого, деревенщину! Паразит тот рыжий, клейма ему негде ставить! Нет улицы Николашкиной, есть Советская! А ты, парень, на лошадку залюбовался! Тебя, родименький, ждут такие кони, на каких и сам царь не езживал, цыган в кибитку не запрягал. Будешь ты скакать впереди таких же молодцов, шпорами звенеть, сабелькой сверкать!

— Погоди, погоди! — Илья хотел освободить руку, но она крепко держала и к тому же «судьбу» его предрекала. Не раз он видел во сне, как на лихом коне скакал и шашкой размахивал. А главное, не она первая так ворожила ему…

— Правду сказала! Хучь верь, родимый, хучь не верь! Сбудутся мои слова. Не веришь, родным своим дитем поклянусь! А чтобы сбылось да исполнилось, рученьку позолотить не предлагаю. Пожелаю тебе невесту-любушку, да не ту, что была, а какая впереди ждет!..

— А какая была? — и впрямь завороженный ее словами, спросил Илюшка.