Пробуждение

— Что ты меня пытаешь, как жену? — Прихлебывая чай, она держала пиалу всей пятерней, как истая кочевница. — Кто я тебе? Я тебя люблю чуть больше, чем сестру… И Ефима Павловича тоже…

— А ты не выкручивайся…

— Я и не выкручиваюсь… Когда он сделал мне предложение, я соображать перестала… Позже потихоньку очухалась и думаю: какая я ему жена, боже мой! — Она откинула назад голову и беззвучно засмеялась.

«Где она подцепила такую манеру смеяться?» — подумал Илья, забывая, что за год много воды утекло…

— Ты любишь Ефима?

— Потому и не согласилась, чтобы жизнь этому вдовому человеку не испортить…

— Чем?

— А разве бабка тебе не сказала?

— Неровня, значит! — насмешливо выкрикнул Илья.

— Такой коренник, как Ефим Павлович, должен иметь свою пристяжную, а не яловую, в ярме коровку…

— Смотри, как ты заговорила! Но это не твои слова, а бабушки Аксиньи! Сейчас другие времена. Как ты не понимаешь! — Илья стал доказывать, как она не права.

— Слушай, Илюшка, скажи мне, из чего сделана эта избушка, азбар, как его называют?

— Из самана!

— Значит, строили из того, что под руками… Рядышком лежит, и дешево, и тепло! Так и жизнь надо строить, надо брать то, что лежит близехонько, а не порхать в небушко, чтобы не шмякнуться.

— Брось ты выдумывать!

— Я не выдумываю. Вот уедешь отсюда, встретишь какую-нибудь шибко образованную, и начнет она тебя мытарить: не так сел, не так носом шмыгнул… В городе докторша, наш инструктор по ветеринарному делу, пригласила она меня в гости. Там все в очках, при галстуках. А у женщин рюшки-то не такие простенькие, как мои… Вижу, поглядывают они на меня, словно на куклу. В подпол была готова провалиться. Ну перееду, положим, в город, что там буду делать? Пельмени стряпать да пироги рыбные? Для этого можно кухарку найти… Знаю, опять скажешь про кухарок в государстве… Вот я и хочу управлять государством тут, на кошарах, а не в городе варить для мужа яички всмятку…

— Ишь ты какая стала!

— Какая?

— Шибко идейная, Аннушка! — улыбнулся Илья.

— Учиться нам надо, вот в чем вопрос! А то и вся жизнь пройдет всмятку!..

— Поэтому Ефим Павлович и перевелся в другой район?

— Никуда он не перевелся…

— Как так?

— Остался здесь, у нас…

— Остался? — Илья с грустью слушал, как гремит посудой Аннушка, как шуршат соломой козлята, укладываясь на ночь.

— Поздно уж… и нам пора… — Аннушка показала Илье, где он должен взять стеганое одеяло, бараний тулуп и в каком углу нар постелить себе постель.

Долго-долго придется отвыкать ему от спокойного, участливого голоса Аннушки. Отвернувшись к окну, он протер концом полотенца запотевшее стекло. За окном на снегу тускло блестело розовато-светлое пятно от лампы. В мутной глубине ночи на задутую бураном землянку наплывала белым выпуклым боком невысокая крутая горка. На ее вершине судорожно мотался от ветра сухой куст ковыля-цветуна, а над ним, игриво подбоченясь, стоял на своем остром кривом рожке молодой веселый месяц.

10

Ранним вьюжным утром поезд прибыл на станцию Шиханскую. Январские бураны свирепо метали на выемки тучи снега и застругивали на путях твердые, как кирпич, сугробы. Поезд тащился из Оренбурга чуть ли не двое суток. Буксуя, он часто останавливался посреди заснеженного поля. Машинист с помощниками, проводники и пассажиры выходили с лопатами очищать от снега рельсы.

Попыхтев перед заснеженной приисковой станцией, паровоз снова ринулся навстречу бурану, а Илья поплелся в сторону холодного, неуютного вокзала. Поставив вещи на деревянную, с высокой спинкой скамью, Илья огляделся. В плохо освещенной комнате не было ни души. На буфетной стойке вместо разных яств лежал чей-то чемодан, рядом с ним постель, завернутая в полосатый с красной каемкой плед.

«Значит, кроме меня, есть еще один пассажир», — подумал Илья и стал разглядывать яркий плакат на стене, призывающий к подписке на Госзаем. Пока он рассматривал вокзальное помещение и читал горячие призывы, перед ним открылась дверь со служебной табличкой. Сначала появилась девушка в коричневом пальто с воротником из серого барашка, повязанная дымчатым оренбургским платком. На ней были модные бурки из фетра, обтянутые желтой кожей. Следом за девушкой возник железнодорожник в шинели с тусклыми пуговицами. Сердитое лицо его было исклевано оспой.

— А дорожные вещи, между прочим, на буфет у нас не ставят… — сказал он, скрываясь за дверью.

— Черт рябой… — Облокотившись о стойку, девушка терла нос красной, домашней вязки, варежкой.

— Обморозились? — спросил Никифоров участливо.

— Тут не только обморозишься, а совсем закоченеешь. — Она шагнула к своим вещичкам, но Илья опередил ее, снял их с буфетной стойки и поставил на диван рядом со своим чемоданом.

— Как вас зовут?

— Евгения Артюшенко.

— А куда вы едете?

— В Шиханскую. Буду там работать акушеркой.

— Значит, поедем вместе! — обрадованно сказал Илья.

— Только вот ехать не на чем… И зачем только я напросилась в эту дыру?

— И вправду, зачем?

— Хотелось поближе к дому… Я ведь из Зарецка. Там у меня мама, папа, братишки. Свой дом. А вы?

— А я… по назначению…

— Вы партийный?

— Комсомолец.

— Ну, это все равно.