Пробуждение

Получилось так, что писатель остался в Сырнево еще на день. Надо было прийти в себя со вчерашнего похмелья, выжать из бай Стефана еще что-нибудь об «узловых моментах», сходить в амбулаторию, чтобы взять статистические данные о рождаемости в селе, послушать по телевизору синоптиков о «проходимости» дорог, занесенных последними снегопадами. А самое важное — еще разок глянуть на девушку, которая постоянно строила ему гримасы и кружила голову разными намеками. А вдруг что-нибудь да получится?

Он пошел очистить от снега машину. Ее завалило почти целиком — стекла едва виднелись. Обмахнул ее веником, потом завел мотор, чтобы немного прогреть. Проверил шины. Дворники. Фары. Все было в порядке. Антифриз, бензин — все как надо. Сейчас он мог спокойно прогуляться до амбулатории полюбоваться старинными домами, послушать пение петухов и блеяние овец в кооперативной овчарне. Особенного влечения к овцам и Близнецам, пастухам отары, у него не было, да они и не нужны ему. Он опасался, как бы его не вовлекли снова в какую-нибудь пьяную историю со свиными отбивными и салом, после того как он с таким трудом и старанием протрезвел при помощи капустного рассола и тюри. А он вовсе не жаждал снова пить этот так называемый «бульон трезве», глотать аспирин, чтобы прошла голова. Сейчас он чувствовал себя хорошо. Радовался солнцу и легкому морозу, скрипевшему под ногами снегу. И потому он предпочел бы побывать в каком-нибудь старом заброшенном доме, подышать воздухом родной истории. Жаль, что снег засыпал крыши и ограды, нарядные дворики с самшитовыми деревцами и дикой геранью, так наглядно описанные в очерке «Иссякшие источники патриотизма», в котором выплеснулась вся его ностальгия по народным песням и хороводам. И если бы не выпавший снег, скрывший красоту прошлого, он остался бы в Сырнево еще на несколько дней, чтобы по душам поговорить с приятными ему людьми.

По пути в амбулаторию Петринский прошел мимо Марийкиного дома, остановился на минутку, чтобы проверить, есть ли там люди, но остался разочарован. У окна неподвижно сидела на своем стуле старая женщина, которая издалека дружелюбно улыбалась ему, показывая искусственные челюсти. Взгляд ее был почти безжизнен. Петринский поздоровался, приветливо улыбаясь. «Наверное, она привязана к стулу», — подумал он и поспешил к амбулатории. Старуха долго смотрела ему вслед. Она его уже забыла. Да писатель и не испытывал желания, чтобы его помнили. Внутренне он был расстроен, особенно после того, как узнал об «узловых моментах» ее жизни. Ему хотелось забыть ее как можно скорее, еще до отъезда в Софию.

Амбулатория была закрыта. Он несколько раз постучался в дверь, даже крикнул, но никто не отозвался. «Куда она могла запропаститься?» — подумал он и огляделся. В селе расстояния небольшие. Он решил прогуляться до соседнего дома, который показался ему примечательным кладкой стен и оригинальной крышей. Он напоминал ему знаменитые тревненские дома с навесами и галереями, украшенными красными шапками герани и связками кукурузных початков.

Стены дома оказались высокими и массивными. Во двор вела маленькая окованная железом дверца, часть больших ворот с аркой, крытой черепицей. С улицы виднелись два зарешеченных окна и кипарис во дворе. Рядом с деревом стоял чуть покосившийся старинный каменный крест. Это еще больше возбудило любопытство Петринского. Он отворил дверцу и вошел во двор. На занесенной снегом дорожке отпечатались свежие следы. В глубине, там, где стоял кипарис, слышались голоса, глухо отдававшиеся в зимней тишине. Петринский немного испугался, но все-таки нашел в себе смелость пройти дальше.

— Эта икона, — раздавалось из-под навеса, — святого Николы, а та — святой Мины. Они совсем разные.

— А третья?

— Третья называется «Успение Богородицы». Она побольше и с серебряным окладом.

— Вы уверены? — вступил женский голос. Это был голос Марийки. Петринский его сразу узнал. Это его обрадовало, и он смелее пошел на голоса.

— Да, барышня, — продолжал мужской голос, — третья называется «Успение Богородицы», и оклад серебряный. Я в этом уверен.

У двери стояли трое; священник с коротко подстриженной бородкой, в длинном пальто с меховым воротником и черном головном уборе, прикрывавшим высокий лоб, еще один мужчина в грубоватой суконной крестьянской одежде, и между ними Марийка в дубленочке, в белой вязаной шали, обрамлявшей ее смуглое, раскрасневшееся на морозе лицо. Ее черные глазки неспокойно шарили вокруг… Она первая заметила Петринского, и ей явно стало неприятно, что Петринский видит ее здесь в рабочее время, причем в такой компании. Все-таки она нашла в себе силы улыбнуться и сказать:

— Товарищ Петринский, идите к нам!.. Мы хотим услышать и ваше мнение по этому вопросу.

Она посторонилась, освободив ему место возле себя.

— Гость из Софии, — представила она его. — Приехал написать рассказ о дедушке Стефане.

— Журналист? — радостно замигал своими блестящими глазками священник. — Именно такой человек мне и нужен!

— Нет, писатель! — поправил его Петринский, подавая руку.