Пробуждение

— Тем лучше, — продолжал удивляться священник. — Здесь работы на целый роман.

— Это верно, отче, — снова вступила в разговор Марийка, — только товарищ Петринский фантаст…

— А что это значит? — уставился поп на писателя, стыдливо оглаживавшего рыжие бакенбарды.

— Товарищ Петринский открыватель вертолета! — продолжала Марийка.

— То есть как?

— Девушка шутит, — пояснил Петринский, — она очень любит шутить.

— Интересно, интересно! — продолжал мягкий баритон. — Значит, вы занимаетесь техникой? Вы, наверное, рационализатор?

— Да нет! — махнул рукой Петринский, пытаясь закончить неприятный разговор. — Это совсем другое!

— Тогда, может быть, вы реставратор икон?

— Нет, нет! Слава богу!

Марийка лукаво улыбнулась. Крестьянин в грубошерстяной одежде — дед Радко Общинский — попросил у попа прикурить.

— Научно-технические революции, отче, — вставил дед Радко. — А мы с тобой занимается здесь иконами.

— Попрошу, попрошу! — обиделся священник. — Одно другому не мешает. Одно — наука, а другое искусство. Не так ли, товарищ?

— Да, — согласился Петринский, поглядывая в сторону распахнутой сводчатой двери, откуда тянуло темной, затхлой сыростью. Над дверью читалась поблекшая надпись: «Успение Богородицы». Только сейчас до Петринского дошло, что это сельская церковь, а не старинный дом, как он думал. Это его немного разочаровало, но ему все равно захотелось заглянуть внутрь и посмотреть, что там. Священник угадал его желание.

— Прошу!.. Интереса заслуживает иконостас, пока его не разграбили… К вашему сведению, я протосингел Великотырновской митрополии. Отвечаю за старинные церкви в епархии.

Все вошли в храм. Полутемное помещение, чуть освещенное двумя боковыми окошками, к тому же зарешеченными, дохнуло на них запахом плесени, воска и высохшего масла в лампадках. Пол устлан огромными каменными плитами. Со стен глядят из-под своих нимбов изможденные лики святых и мучеников. Иисус Христос на царских вратах благословляет темноту. Рядом грустная святая дева держит на руках младенца. Ее рука была окована серебряной рукавицей, которую воры еще не успели отодрать. А с нимбом и другой рукавицей они уже давно расправились.

— Прошу вас, посмотрите на резьбу по дереву, — восторженно говорил протосингел, — настоящее произведение искусства!.. Работа тревненских мастеров. Выполнена из орехового дерева, как и в церкви св. Богородицы в Пазарджике… Вы, наверное, там были? Наша церковь более старая, но не столь известная.

Петринский молчаливо разглядывал резьбу, закопченные иконы, лампады, закапанные воском старинные книги, беспорядочно сваленные на аналое. Все было покрыто толстым слоем пыли. Даже крошечное окошко у аналоя было затянуто обвисшими тенетами старой паутины. Только старая, закопченная ореховая резьба еще как-то держалась, и можно было разглядеть голубей, виноградные листья и грозди, заботливо вырезанные над царскими вратами. Протосингел продолжал свою вдохновенную речь, словно собирался продавать божий храм. Объяснял, в какие годы и какие мастера здесь работали; хвалил какого-то митрополита с образованием историка, который сохранил святыню во время войны; подчеркнул и заслуги бывшего секретаря партийной организации, объявившего храм памятником культуры; похвалил народную власть за заботу.

— …Но как справиться с ворами? Со спекулянтами и перекупщиками икон?

Он указывал на зияющие пустые квадраты, вздыхал и охал, словно похитители ограбили его душу. Потом открыл резные царские врата, которые, слава богу, пока еще не сняли с петель, и с отчаянным воплем протянул руку к оголенному каменному престолу:

— И престол ограбили! Не постыдились посягнуть и на святую чашу, из которой причащались столько поколений… Смотрите!

Он перекрестился и вошел в алтарную часть.

— Вот здесь стояла чаша, а здесь крест. Посередине — Евангелие в золотом и серебряном окладе с очень интересным орнаментом в виде виноградной лозы в тексте… А по бокам стояли два больших серебряных подсвечника. Их тоже нет. А ведь они числятся на пономаре!

— Я в этом деле не повинен, отче, — отозвался дед Радко, — это все старый поп, царство ему небесное! Он дал ключи Влаеву. И с тех пор все и пошло, и поехало… Попробуй останови! А я в сорок четвертом, после девятого сентября, из пономарей ушел…

— Знаю, знаю! — поднял руку протосингел. — Влаев виновен. И ответит за свои поступки! Но вы-то где были? Куда смотрели, когда он приезжал и крутился в церкви? Даже крест с купола снял с вашего согласия…

— Влаев говорит, что крест с купола сняли сразу после девятого сентября, — отозвалась Марийка, — члены клуба атеистов.

— Какого такого клуба?

— Атеистов. Влаев был активистом, но в городе. В Сырнево он приехал позднее, но уже не как активист, а как трудящийся…

— Нет, барышня! — возразил протосингел. — Я-то уж знаю, когда с купола исчез крест…

— Когда?

— Когда решили превратить церковь в клуб. Тогда-то и сняли крест.

— Я этого не помню, — сказал Марийка.

— Тогда ты была еще ребенком! — оборвал ее дед Радко.

— Но я помню, что крест был!

— Это был другой крест.