Пробуждение

Он попытался высвободиться из ее рук, но Иванка склонилась к его лицу, глядя прямо в глаза:

— Обещаете?

— Обещаю, — ответил он, думая о сорок второй странице, до которой дошел и на которой безнадежно застрял. Девушка продолжала прижиматься к нему, а в это время кофе уже кипел, распространяя приятный аромат. Из-за занавески потянуло горелым.

Иванка пулей выскочила из комнаты и через несколько минут принесла на подносе две чашки. Рядом смиренно стояли и две рюмки с коньяком. Она села на пол, поставив поднос рядом, и ее голые колени оказались точно напротив гостя. Выпили за «Утопию», выпили за счастье, помянули Колиштыркова за его гены, которые должны были уничтожить человеческий род. Коньяк немного развеселил Петринского. Иванка снова наполнила ему рюмку и заставила сесть на пол рядом. Он поколебался, но сел, положив для большей устойчивости и равновесия руку ей на колено. Ногами он чуть не упирался в балконную дверь.

— На Солнечном Берегу было просто фантастично, — продолжала девушка, — солнце и море!.. Я целыми днями загорала на женском пляже…

Она показала ему свое декольте и спину, приоткрыла и почерневшие ноги, чтобы показать, как хорошо загорела, несмотря на надоедливого Колиштыркова. Потом подробно рассказала о женском пляже, где загорали мещанки, на которых было противно смотреть. Женский пляж был в дюнах, в уединенном местечке, со всех сторон скрытом кустами. Туда и Колиштырков не имел доступа, потому что его она вытурила загорать и рассказывать о своих «генах» на общий пляж. Рассказала она и другие забавные случаи. Между прочим, упомянула и о Теменужке, появившейся на пляже со своим женихом. Они вместе купались и даже вместе обедали в ресторане по случаю помолвки. Но о женихе она ничего не рассказала. Только добавила, что он очень симпатичный, с великолепной фигурой, как у пантеры. Петринский внимательно слушал, надеясь что-нибудь разузнать, но Иванка снова налила коньяк и перешла на другую тему. Они выпили и поцеловались: сначала в шутку, а потом на самом деле. И только тогда она заговорила о том, ради чего пригласила его к себе. Даже встала и достала из ящика туалетного столика папку с документами.

— Это досье моего отца.

Петринский с досадой посмотрел на зеленую папку. Он панически боялся любых документов. Ему было просто противопоказано ходатайствовать — за себя ли, за других ли. Он ненавидел любые просьбы и заступничество, канцелярии и ведомства. А если и случалось обращаться с просьбами, то они всегда оставались «без последствий». Такая судьба ждала бы и эту папку. Ему даже не хотелось на нее смотреть. Но Иванка силой всучила ее ему в руки, еще теснее прижавшись к его плечу.

— Моего отца освободили, но под гарантию. По пути в Софию я его видела. Он страшно подавлен. Ждет, чтобы мы его спасли — я и брат… Здесь доказательства его невиновности. Он приложил и автобиографию. И характеристики из организаций, в которых работал. Приложено и его заявление в Комитет по культуре…

— Все это хорошо, — вздохнул Петринский, прижатый бюстом девушки, листавшей документы и показывавшей заявление старого Влаева, — но чем я могу помочь?

— Да вы все можете, товарищ Петринский! Ведь вы писатель!

— Что вы, что вы!

— Вы себя недооцениваете!

— Прошу вас!

— Не слушайте типов, подобных Колиштыркову. Он просто вам завидует.

— Что вы, что вы!

Петринский осторожно отодвинулся, чтобы уменьшить навалившуюся на его плечо тяжесть, но неудачно. Папка выскользнула у него из рук, и документы разлетелись по полу. Потянувший с балкона сквозняк подхватил их и закружил по комнате. Иванка бросилась ползать по полу и собирать. Петринский тоже встал на четвереньки, помогая.

В это время кто-то позвонил в дверь, настойчиво и продолжительно. Писатель и девушка так и застыли на четвереньках. Потом Петринский вскочил, заправил в брюки рубашку и пугливо прислушался. Звонок продолжал трезвонить — резкий, угрожающий. Звонки повторялись так часто и с такой продолжительностью, что нельзя было понять, сколько раз звонят, один или два, как было указано на табличке. Звуки досадливо сливались в один нескончаемый трезвон.

Иванка подала Петринскому знак сесть на кушетку и молчать. Потом на цыпочках подошла к двери. Звонок продолжал звонить. Иванка наклонилась к глазку, долго всматриваясь, но ничего не увидела. На лестничной площадке никого не было.

— Наверное, это снизу, из парадного, — сказала она, — надо погасить свет.

Она снова села рядом с Петринским и попыталась продолжить разговор о документах, но он уже не слушал. Он был страшно напуган. Наверное, это вернулась с дачи Евдокия. Только она могла так ненормально звонить. И никто другой. Только она!

— Товарищ Петринский, да не волнуйтесь же вы!

— Не люблю скандалов.

Иванка закрыла дверь в коридор. Звонить перестали. Со стороны балкона проникал только городской шум и слабый свет уличных фонарей. Тихо. Иванка приложила ладонь к его груди, усмехнулась. Погладила по бакенбардам.

— Придите в себя!.. В конце концов разведетесь!