Пробуждение

– Он называет это честностью. Скотина. Когда я бешусь, он говорит, что я ревную и веду себя как собственница и что я не должна психовать из-за этого, он говорит, ревность – буржуазный пережиток, отголосок морали собственника, он считает, мы все должны быть свингерами и не скрывать этого. Но я говорю, что есть фундаментальные эмоции, если ты что-то чувствуешь, ты должен проявлять это, так? – Это было ее символом веры, и она пристально посмотрела на меня, требуя, чтобы я признала его или отвергла; но я не знала, что сказать, и промолчала. – Он делает вид, что не чувствует ничего такого, он крутой, – продолжила она, – но на самом деле он просто хочет показать мне, что может так вести себя и ему за это ничего не будет, я не могу помешать ему; все теории на этот счет – сплошное сраное дерьмо. – Она подняла голову, улыбаясь снова по-дружески. – Я подумала, нужно тебя предупредить, чтобы ты знала: если он прижмет тебя или что-то в этом роде, дело не столько в тебе, это все из-за меня на самом деле.

– Спасибо, – сказала я.

Мне было жаль, что она рассказала мне это; мне по-прежнему хотелось верить, что так называемый хороший брак реален для кого-то. Но с ее стороны это был добрый поступок, забота; я понимала, что сама на ее месте ничего бы не сказала другой, решила бы, пусть сама справляется. В такой заботе мне виделось что-то от зоопарка или приюта для умалишенных.

Глава двенадцатая

Ведро для мусора было полным; я вынесла его в огород, чтобы вылить грязную воду в канаву. Джо лежал на мостках один, лицом вниз; когда я подошла сполоснуть ведро, он не пошевелился. По дощатому настилу мимо меня прошла Анна в оранжевом бикини, она уже намазалась маслом для непременной солнечной ванны.

Вернувшись в домик, я убрала ведро под стойку. Рядом Дэвид рассматривал свою щетину в зеркале; он приобнял меня одной рукой и пробасил с креольским акцентом, изображая жиголо:

– Падем са мной в кабиньку.

– Не сейчас, – сказала я, – мне нужно поработать.

Он изобразил сожаление:

– Ну, что же, тогда в другой раз.

Я достала свой чемоданчик «Самсонит» и села за стол. Дэвид навис над моим плечом.

– А где старина Джо?

– На мостках, – ответила я.

– Он как будто не в своей тарелке, – заметил Дэвид. – Может, у него глисты; когда вернетесь в город, тебе надо показать его ветеринару. – И добавил через пару секунд: – Почему ты никогда не смеешься моим шуткам?

Он еще поторчал рядом со мной, пока я молча доставала кисточки и бумагу. Но наконец сказал:

– Что ж, природа зовет.

И вышел вальяжной походкой, словно актер водевиля со сцены.

Я плотнее закрутила колпачки на тюбиках с краской – я не собиралась работать: теперь, когда мне никто не мешал, я решила заняться поисками завещания, документа с печатью, на собственность. Поль был уверен, что отец мертв, и это лишало меня уверенности в собственной правоте. Возможно, с отцом разделалось ЦРУ, чтобы завладеть этой землей, – мистер Малмстром не внушал доверия; но это казалось бредом, нельзя же подозревать кого-то без всякой причины.

Я все перерыла под скамейкой у стены, прошлась по полкам, пошарила под кроватями, где хранились палатки. Отец мог положить бумаги в депозитную ячейку еще раньше, в городском банке, тогда я никогда их не найду. Еще он мог сжечь их. Так или иначе, здесь их не было.

Если только он не засунул их между страницами книги. Я взяла за корешок и потрясла Голдсмита и Бернса. Потом я подумала о его безумных рисунках, дававших надежду найти подсказку, что он еще жив. Я так и не просмотрела их все. В каком-то смысле было бы логично что-то спрятать именно в них; он всегда опирался на логику, а безумие лишь обнажает твою истинную сущность.

Сняв с полки стопку рисунков, я стала смотреть. Бумага была тонкой и мягкой, как рисовая. Сперва я увидела руки и рогатые фигуры, а в уголках были нацарапаны цифры, потом попался лист побольше, с месяцем с четырьмя палочками, торчащими вбок, с округлыми головками. Я расправила лист, повернула в соответствии с цифрами, и месяц превратился в лодку, а палочки с головками – в человечков. Меня обнадежило, что я могу разобраться в этом, найти какой-то смысл.

Но следующий рисунок меня озадачил. Существо с длинным телом змеи или рыбы; с четырьмя ногами или руками и хвостом, а на голове – два ветвящихся рога. По горизонтали изображение напоминало животное, вроде аллигатора; по вертикали – походило на человека, но только из-за расположения рук и смотрящих вперед глаз.

Полное помешательство. Я задумалась, когда же это началось; должно быть, его доконал снег и одиночество, он зашел слишком далеко; безумие проникает через глаза, когда черные холодные ночи в середине зимы чередуются с белыми днями, залитыми солнечным светом, все вокруг тает и вновь замерзает, принимая различные формы, и то же самое начинает твориться с твоим разумом. Он рисовал то, что видел, галлюцинации; или, возможно, таким он видел себя, тем, в кого превращался.

Я перевернула страницу. Но вместо рисунка вдруг увидела напечатанное письмо и быстро пробежала его глазами. Оно было адресовано отцу.