Пробуждение

– Кто тебе рассказал о них? – спросил Дэвид.

– Я просто думала, они будут здесь, – ответила я. – Кто-то мне говорил. Может, речь шла о другом озере.

На секунду я задумалась: ну конечно, ведь озеро затопили, рисунки должны оказаться в двадцати футах под водой. Но это явно другое озеро, не связанное с нашим, между ними был водораздел. Карта говорила, что отец обнаружил их и на основном озере; согласно письму, он их фотографировал. Но я обыскала хижину и не нашла камеры. Ни рисунков, ни камеры. Я что-то напутала, придется искать заново.

Ребята расстроились, они ожидали чего-то зрелищного или причудливого, чего-то, что им пригодится. Отец не следовал правилам, он жульничал, мне хотелось предъявить ему обвинение, потребовать объяснения: «Ты же сказал, что это будет здесь».

Мы повернули назад. Американцы уже встали, они не умерли; они отплывали от берега в своей лодке; тот, что сидел на носу, перекинул удочку через край. На носу нашей лодки была я и Джо, мы приближались к ним под прямым углом.

– Привет, – сказал мне тот, что был спереди, белозубо осклабившись. – Удачно?

Это была их броня, банальное невежество, голова пустая, как метеозонд: этим они защищались от чего угодно. Грубая сила – вот их конек; я представила электрический всплеск, нервный сок, когда они сбили цаплю, не дав ей подняться в небо, она накренилась и упала, словно подбитый самолет. «Невинных избивают за то, что они существуют», – подумала я, у счастливых убийц нет ничего, что могло бы сдержать их, – ни совести, ни жалости; для них единственные, кто заслуживают жизни, это люди, им подобные люди, одетые в правильную одежду и с правильными прибамбасами. Совсем не как в странах, где животное может иметь душу твоего предка или быть отпрыском бога – по крайней мере, там бы эти люди чувствовали вину.

– Мы не рыбачим, – сказала я, чеканя слова.

У меня чесалась рука, так хотелось взмахнуть веслом вбок, ребром ему по голове, чтобы его глаза выскочили наружу, а череп треснул, как яйцо.

Уголки его рта опустились.

– Оу, – произнес он. – Скажи, а вы все из какой части Штатов? Трудно понять по вашему говору. Фред и я подумали, Огайо.

– Мы не из Штатов, – бросила я, раздраженная тем, что он принял меня за одну из своих.

– Че, правда? – его лицо просияло – он увидел настоящую туземку. – Вы местные?

– Да, – сказала я. – Все мы.

– Как и мы, – неожиданно выдал другой, с кормы.

Первый протянул руку в нашу сторону, хотя нас разделяли пять футов воды.

– Я из Сарнии, а Фред, вот он, мой свояк, он из Торонто. Мы думали, вы янки, с такими волосами, и вообще.

Меня охватило бешенство, ведь это они были вылитые янки.

– А зачем вам тогда этот флаг на вашей лодке? – спросила я, причем так громко, что они опешили.

Первый поднял руку.

– Ах это… – он пожал плечами. – Я фанат «Метс»[27], давно уже, всегда болею за тех, кто слабей. Купил это, когда был здесь, на игре, в год, когда они взяли вымпел.

Я внимательнее присмотрелась к наклейке: это был вовсе не флаг, а сине-белый прямоугольник с красными буквами: «ВПЕРЕД, МЕТС».

Дэвид и Анна переварили услышанное.

– Так ты фанат «Метс»? – удивился Дэвид. – Потрясающе. – Он подвел свою лодку к ним, и они пожали друг другу руки.

Но они все равно убили цаплю. «Неважно, из какой ты страны», – сказал мне внутренний голос, они по-любому американцы, они – это то, к чему мы идем, во что мы превращаемся». Такие распространяются как вирус, они проникают в мозг и захватывают клетки, и клетки меняются изнутри, причем зараженные клетки не чувствуют этого. Как в ночных научно-фантастических фильмах: создания из далеких галактик, охотники за телами, вживающиеся в тебя, завладевающие твоим мозгом, скрывающие свои белые, как яйца, глаза, за темными очками. «Если вы выглядите как они, и говорите как они, и думаете как они, тогда вы и есть они, – говорила я себе, – вы говорите на их языке, язык – это все ваши действия».

Но как они развивались, откуда пришел первый из них? Они не были захватчиками с другой планеты, они были землянами. Как мы стали плохими? Для нас, когда мы были маленькими, источником зла был Гитлер, он был великим злом, многоруким, древним и непобедимым, как сам дьявол. Неважно, что к тому моменту, как я услышала о нем, от него осталась только кучка пепла и зубы; я была уверена, что он жив, – он был в комиксах, которые зимой приносил домой брат, и также он был в рисунках брата, он был свастикой на танках. Если бы только его можно было уничтожить, все спаслись бы, все. Когда отец разводил костер, чтобы сжечь сорняки, мы бросали в огонь палочки и напевали: «Дом Гитлера горит, моя прекрасная леди-о»; мы знали, это помогало. Он был мерилом всех мыслимых ужасов. Но Гитлер ушел, а зло осталось; чем бы оно ни было, даже в тот момент, когда мы удалялись от них, ухмылявшихся нам, взмахивая руками, я себя спрашивала: «Может, американцы хуже Гитлера?» Это было все равно что резать ленточного червя – куски росли.