Пробуждение Оливии

– Ох. – Мое сердце ухает вниз.

На этот раз отца не было довольно долго, так что я успела поверить, что снова могу дышать полной грудью, и почти успела забыть, каково это – начинать утро со страха, гадая, что ждет нас сегодня, когда мы спустимся вниз.

Мы вместе идем на кухню и молча садимся на свои привычные места за столом, пока мама заканчивает приготовление завтрака. Еще только забираясь на стул, я понимаю, что сегодня будет один из плохих дней. Это сразу видно по его взгляду, по тому, как он пугающе неподвижен. Сегодня мы будем не просто ходить вокруг него на цыпочках, а ходить на цыпочках по острию ножа.

Мы начинаем завтракать в напряженном молчании. На маме лица нет, но он не обращает внимания ни на нее, ни на меня с братом. Он не ест, а вместо этого открывает счета, один за другим, становясь все злее и злее. У меня такое чувство, как будто что-то сдавливает мою грудь и руки, как будто меня сжимают со всех сторон…

Одну квитанцию он рассматривает дольше других. Кажется, что воздух в комнате сгущается вокруг него, пока мы ждем.

– Что это? – спрашивает он маму, держа квитанцию у нее перед носом. Его тихий голос не предвещает ничего хорошего: это намного опаснее, чем когда он кричит.

Я буквально кожей чувствую исходящий от нее страх, когда она отвечает на его вопрос.

– У Дейзи были припадки, – произносит она едва слышно, выдавая слабость. Она не должна показывать слабость – даже я это знаю. Мой отец всегда способен учуять страх, как хищник чувствует кровь.

И реагирует он так же, как хищник.

– Я не спрашивал, что не так с этой долбаной собакой. Я спросил, за что счет.

– За лекарство, – шепотом отвечает она. – Ветеринар сказал, что ей это необходимо, иначе припадки станут хуже.

Мне всего пять, но даже я знаю, что ей нужно замолчать, прекратить оправдываться, перестать вести себя так, будто она в чем-то провинилась.

Он ничего не говорит. На мгновение он замирает, и мы ждем, что его рука вот-вот прорежет воздух и она рухнет со стула с испуганным вскриком.

Но вместо этого он поворачивается к Дейзи, свернувшейся калачиком в углу комнаты.

– Сейчас я покажу, как мы поступаем с больной собакой, – говорит он.

Дейзи не подозревает об опасности: она ластится к нему, когда он берет ее на руки. Порой, когда я подумаю, что сейчас произойдет нечто ужасное, этого не происходит. И тогда я чувствую себя глупо за то, что боялась, как будто нужно было быть сумасшедшим, чтобы ожидать чего-то плохого. Он бережно держит ее у себя на руках, и Дейзи расслабляется. Мы все расслабляемся.