Пробуждение спящей красавицы. Психологическая инициация женщины в волшебных сказках

Пока мать и дочь находятся в различных жизненных периодах, конфликт существует латентно: «Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?» — спрашивает пушкинская героиня, уверенная в своей монополии на женскую власть. И до поры до времени зеркальце успокаивает ее: «Ты, конечно, спору нет». Но уже в этом ответе есть намек на грядущую драму: это слово «спор». Спору нет, но его пока нет.

«Но царевна молодая, /Тихомолком расцветая, /Между тем росла, росла, /Поднялась — и расцвела»… И вот здесь-то мы сталкиваемся со следующей закономерностью: как только девочка вошла в пубертат, она автоматически начинает теснить мать с ее «площадки», вытеснять ее из детородного периода в «старухи». Вот за что борется мать — за сферу влияния! «Как тягаться ей со мною! /Я в ней дурь-то успокою. /Вишь какая подросла! /… / Но скажи: как можно ей /Быть во всем меня милей? / Признавайся: всех я краше, /Обойди все царство наше, /Хоть весь мир; мне равной нет./ Так ли?» Зеркальце в ответ: / «А царевна все ж милее, / Все ж румяней и белее»…

Этот ролевой конфликт — старая как мир драма между стареющей матерью, теряющей свою женскую силу, и подрастающей дочерью, дерзкой в своей юности и притязаниях на материнское место.

Эта драма не только женская. Если мы сравним так называемые мужские сказки, то увидим то же самое. Так, в мужской сказке «Царевна-лягушка» Кощей Бессмертный, обладающий неограниченной властью, забирает женщину Ивана-царевича, инфантильного героя, не ведающего, какое сокровище досталось ему под личиной лягушки. Ему остается либо оставаться без партнерши, то есть в детском, асексуальном состоянии, либо перестать быть послушным мальчиком и сразиться с врагом, который всемогущ, грозен и, как кажется на первый взгляд, бессмертен.

Его смерть какая-то особая, нужно отыскать и сломать иглу, на конце которой смерть Кощея. В психоанализе иглы, веретена, гребни — это те предметы сказочной атрибутики, которые являются фаллическими символами и иносказательно намекают на сферу секса. Сломать иглу Кощея = лишить его мужской силы, кастрировать, занять его место, став мужчиной. Смерть его — освобождение площадки, которую занимает новый, более молодой и сильный «самец». При этом поверженный властитель не обязательно умирает физически, он может умереть метафорически, то есть становится асексуальным, «умирает» как мужчина в продуктивной фазе, перейдя в следующую фазу и уступив свое место более молодому сопернику. Именно этой теме Дж. Фрэзер посвятил свою знаменитую «Золотую ветвь»: каждый раз предыдущий царь, с полном расцвете сил, должен быть убит новым, еще более сильным. В. Я. Пропп по этому поводу пишет: «Очевидно, брачный возраст детей, создание нового поколения показывает, что старому поколению пора уйти, уступить место новому»[110]. Таким образом, задача третьей инициации — принять факт старения, отойти от активности, выйти из акме.

Старухи — второстепенные героини

Во время анализа женских сказок у меня возникло следующее наблюдение. Поскольку жизненный путь человека не заканчивается на зрелости, а предполагает и старость, то я предположила, что должны быть сказки с главными героями стариками и старухами. Лично я не смогла вспомнить таких сказок, кроме ставшей благодаря А. С. Пушкину известной «Сказки о рыбаке и рыбке» (народный эквивалент «Золотая рыбка»[111]) и практически не известной сказки «Жадная старуха»[112] с похожим сюжетом. Возможно, есть и еще, но они не так популярны, как сказки о молодых девушках и юношах. Сказка знает героя-ребенка («Мальчик-с-пальчик», «Гуси-лебеди»), героиню-девушку, героиню — зрелую женщину, однако старуха или старик могут быть только второстепенными персонажами, причем либо помогающими главному герою, либо мешающими ему. Почему так? Если в сказке «закодированы» жизненные стратегии, то как сказка могла проигнорировать такой огромный отрезок жизни, как старость?

Первое мое предположение заключается в том, люди стали жить так долго не так уж и давно, так что и по сей день старость — самая не исследованная в психологии развития из всех стадий жизни.

Другое предположение заключается в том, что выйдя из возраста акме («вершинного»), женщина перестает быть главным персонажем как в жизни, так и в сказке. У руля власти в жизни, а следовательно, в сказке, стоят люди в фазе средней зрелости. Перевалив за рубеж этой фазы, человек должен осознать утрату своей власти в социуме и углубиться внутрь своей индивидуальности.