– Ну тебя совсем, не одна… Чтобы я еще с кем-нибудь… да ни в жизнь… мне одного тебя вот так хватило…
Ворчит, – я уже знаю, приедет, не может не приехать. Откуда… где она там живет, в каком городке…
– Так вот ты какой больной, – Настя выходит на перрон, поезд уносится куда-то в никуда на остатках Пламени.
– Еще какой больной, – вытаскиваю из-за пазухи чуть живые от холода…
– Это ты где такие выискал, тебе делать больше нечего, на цветы тратиться? Завяли, бедные… – Настя прижимает к себе цветы, почерневшие на холоде, – чего надо-то?
– Да чего, чего, домой поехали…
– Домой… сказанул тоже…
Забираемся в сани, нахлестываю стегозубра, прядает ушами, трусит – по заснеженной дороге, снег валит на густую шерсть.
– Как живешь-то? – спрашиваю.
– А лучше всех.
– И я лучше всех. А с тобой бы еще лучше было…
Трусит по белому снегу стегозубр, бежит за санями голодный ветер, не может догнать…
– У тебя дома тепло? – Настя косится на меня, настороженно, недоверчиво.
– Дубак.
– И у меня дубак… с Пламенем этим как проклятье какое-то.
– Не говори.
– У нас в городке уже старуху какую-то ведьмой объявили, потому что ни у кого Пламени нет, у нее в очаге пылает… На костре сжечь хотели, муж за нее заступился…
Киваю в подтверждение своей догадки. Муж… И Михеич не один живет, и старуха та…
– Ты чего привез-то меня? – Настя выходит из саней, делает шаг – к калитке.
Что-то переворачивается внутри, обнимаю ее – родную, милую, черт бы ее драл, вечно в доме жрать было нечего, эта краля сидит на диване, ногти пилит, а я…
– У-у, пус-сти, ч-чер-р-рт, ты чего?
– Да… ты пойми… ты куда, Настюш, ты постой… мы… нам надо быть вместе. Ты погоди… счас, счас, все объясню… счас…
Веду ее в дом, только бы не упустить, только бы не прорыть еще какую трещину между нами, только бы… Собираю на стол, что есть, на ужин, ставлю два кресла – как в старые времена, которые чем старее, тем добрее. И еще сам не верю себе, когда вижу в Очаге живое горячее Пламя…
Вернулось пламя.
Смотрит на нас двоих.