Проданная на Восток (СИ)

На загорелом лице с многочисленными ссадинами и кровоподтеком на шее проступили морщинки у глаз и в уголках губ. А сами глаза заметно погасли и теперь беспокойно бегали с её лица на обстановку вокруг. Будто теперь отец перестал вести себя так заносчиво и самоуверенно и теперь везде ожидал увидеть врагов.

У него бывало такое и раньше, когда он возвращался с какой-то сделки суетливый и напряженный, приказывал слугам внимательнее следить за домом, закрывал шторы наглухо и отказывался пускать гостей. Прежде он объяснял это тем, что у него жутко разболелась голова и начался приступ мигрени, который мог затягиваться и на неделю. Отец в то время почти не выходил из комнаты и постоянно отговаривался этим неважным самочувствием, хотя продолжал активно писать и отправлять письма своим знакомым.

Теперь Агата понимала, что это вовсе не плохое самочувствие, а последствия заключенных и наверняка не очень-то благородных и честных сделок, от которых получал выгоду в первую очередь сам отец. Немудрено было нажить врагов — и порой, врагов весьма деятельных и опасных.

Агата вспомнила лицо Вильхельма, когда он рассказал о том, что помнит её маленькой девочкой. Теперь вспоминалась и вся та сцена: она не могла уснуть, как часто случалось после гибели матери, и отец, до ночи засидевшейся с трубкой, встретился там с резким и громким человеком. Тот говорил на повышенных тонах, а когда она вошла в кабинет, вцепился в неё проницательным взглядом и губы его нехорошо изогнулись в мстительной улыбке.

Это был он. Это был Вильхельм — тот же тяжёлый взгляд, то же тёмное и мрачное ощущение от него, хоть и прикрытое саркастичным тоном.

Агата тряхнула головой, отгоняя ненужное больше прошлое.

— Ну что, отец, — обманчиво-плавно начала она, замерев перед ним. — Надеюсь, ты доволен заключенной сделкой? — Она окинула взглядом свой наряд, вытянула руки, любуясь переливами прозрачной шелковистой ткани, вопиюще оголяющей её тело.

Отец заметно стушевался и смутился, будто не желая видеть дочь в таком образе.

— Послушай, дочка…

— Ты действительно гениальный торговец, отец, — горько улыбнулась Агата. — Теперь я воочию убедилась, насколько богат и знаменит мой жених, Орхан Всемогущий-как-его-там. Я не могу корить тебя за то, что ты не побеспокоился о моем будущем. Мне обещают всё золото и все шелка этого мира.

— Дочка, послушай же меня! — Сезар ди Эмери сделал ещё шаг к ней, собираясь обнять, и вдруг оступился и едва не рухнул на пол.

Агата подхватила его под руку и с трудом усадила на низкую софу у стены. От отца пахло спиртом и благовониями, в неряшливо рассыпанных волосах застряла соломка — наверняка последствия того, как он провел полдня в темнице. Он задышал громко и надсадно и будто содрогнулся в рыданиях — не оставалось ничего кроме как обнять старика.

— Прости меня. Прости дурака старого, девочка моя, — забормотал отец невпопад, выбрался из её объятий и склонился низко к коленям, обхватив руками голову. — Я всё делал, чтобы ты ни в чём не нуждалась. Я делал всё. Эти годы. Когда-то я знал, что такое нищета! Моя бабка дошла до того, что просила подаяние при короле Эдвиге, и я видел это своими глазами, когда был еще совсем мал, но уже понимал. — Отец соединил пальцы в замок и принялся хрустеть суставами, будто не знал, чем ещё себя занять, и вдруг вскинул голову, вперив в Агату пронзительный взгляд. — И я поклялся тогда, заклиная всех богов, что никогда, никогда не повторю её путь и не позволю моей семьей нуждаться ни в чём! Я шёл к этому всю жизнь и сделал нас богатыми и влиятельными! Поверь мне, если бы я знал… если бы я хоть мог предположить, что этот мерзавец Вильхельм посмеет…

— Ты должен был предположить, папа. Должен! Он рассказал, что уже видел меня раньше. Когда я была маленькой, сколько мне было? Пять? Семь?

— Он мерзавец и заслужил того, что с ним случилось! — упрямо и привычно повысил голос отец. — Неужто ты поверила ублюдку?! Он расскажет что угодно, лишь бы оправдать свое пиратство и мерзкую натуру…

— Да, он пират и ублюдок, зато… честный! Он прямо сказал, что хочет и что мстит тебе. Значит, есть за что. Расскажи мне всё, — ещё упрямей сказала Агата, вглядываясь в его лицо. — Теперь я должна знать правду. Всю правду. Иначе — я клянусь, отец, — иначе я сама прикажу Орхану повесить и твою голову на те пики! Слышишь?!

Голос сорвался, рыдания душили теперь и её. Самый близкий человек, самый родной… оказался предателем и торгашом, готовым променять её свободу на богатства. Разрушающий судьбы других.

— Что именно ты хочешь услышать? — отец продолжал сидеть, склонившись, и смотреть в пол, будто по-прежнему искал выход, как ускользнуть от неприятной, откровенной правды.

— Всё, начиная с истории Вильхельма, вашего знакомства, и заканчивая тем артефактом, что сейчас надет на мою ногу.

— Это старая история, и она никак не влияет на твое замужество, — упрямо мотнул головой отец, — а поговорить я хотел именно об Орхане.