Продавец прошлого

— Знал. Я вышел из тюрьмы в тысяча девятьсот восьмидесятом. Я был сломлен, совершенно сломлен — физически, морально, психологически. Эдмунду поехал со мной в аэропорт, посадил в самолет и отправил в Португалию. Никто меня не ждал. У меня там уже не осталось никого из семьи, по крайней мере из тех, кого я знал; не осталось ничего, ни одной мало-мальской связи. Моя мать, бедная, умерла в Луанде, пока я был в тюрьме. Мой отец уже давно жил в Рио-де-Жанейро, с другой женщиной. Я никогда с ним тесно не общался. Родился в Лиссабоне, да, но уехал в Анголу еще ребенком, даже еще не умел говорить. Португалия — моя родина, так говорили мне все, так говорили даже в тюрьме — другие заключенные, охранники, однако я не чувствовал себя португальцем. Я пробыл в Лиссабоне года два или три, работал корректором в одном еженедельнике. Вот тогда-то, поскольку мне приходилось иметь дело с газетными снимками, я стал интересоваться фотографией. Я закончил краткосрочные курсы и отправился в Париж. Оттуда поехал в Берлин. Начал работать фоторепортером и годами колесил по свету, с войны на войну, пытаясь забыться. Заработал кучу денег, действительно кучу, однако не знал, что с ними делать. Ничего меня не привлекало. Моя жизнь была бегством. Как-то раз я оказался в Лиссабоне, точке на карте между двумя пунктами, промежуточном пункте. В ресторане на площади Рештаурадо-реш[55], куда я заглянул, привлеченный запахом куриных потрошков, которые обычно готовила моя мать, я повстречал старого товарища. Вот он-то впервые и рассказал мне об Анжеле. Сукин сын Эдмунду всякий раз, когда меня допрашивал, развлекался тем, что описывал мне, как он убил мою жену. Он также сказал мне, что убили и ребенка. Выходит, его не убили. Подвергли пыткам на глазах у матери, — вы своими ушами слышали! — но не убили. Отдали Марине, сестре Марты, и та его вырастила. Вырастила как свою дочь. Когда я об этом узнал, то порядком растерялся. Прошло столько лет, я постарел. Мне хотелось познакомиться с дочерью, хотелось встретиться с ней, однако не хватало духу рассказать ей правду. Я не мог думать больше ни о чем. Мною овладела ненависть, дикая злоба по отношению к этим людям, к Эдмунду. Я хотел его убить. Я решил, что если я его убью, то смогу взглянуть в глаза своей дочери. Убив его, возможно, смогу возродиться. Я вернулся в Луанду, не представляя себе толком, как мне действовать. Я боялся, что меня узнают. В гостинице, на столике в баре, я обнаружил визитку нашего друга Феликса Вентуры. «Подари своим детям лучшее прошлое». Хорошая бумага. Замечательная печать. Вот тогда-то мне и пришла в голову мысль воспользоваться его услугами. Под другим именем было бы легче разъезжать по городу, не вызывая подозрений. Я мог убить Эдмунду и скрыться. Но мне хотелось, чтобы он знал, почему умрет, хотелось поставить его перед лицом его преступлений, в глубине души, признаю, хотелось отомстить. Его было нелегко разыскать, а когда я его нашел, оказалось, он тронулся умом. По крайней мере, казался помешанным. Я заявился с ним к Феликсу, поскольку мне необходимо было услышать стороннее мнение. Феликс решил, что Эдмунду действительно не в себе, и тогда я решил отказаться от своего намерения. Я не мог убить сумасшедшего. Однажды я дождался, когда этот субъект покинет канаву, в которой он обычно прятался, и спустился в нее. Там, в той отвратительной дыре, лежал тюфяк, грязная одежда, журналы, марксистская литература и — поверите ли? — папки из архива госбезопасности с делами десятков людей. Моя папка была одной из первых. Сижу я там с фонариком в одной руке, папкой — в другой, в лихорадке, в смятении, как вдруг, откуда ни возьмись, является Эдмунду. Прыгает внутрь и приземляется в двух шагах от меня. В руках держит нож. Смеется. Бог мой, что за смех! И говорит мне: «И вновь лицом к лицу, товарищ Педру Гувейя, на этот раз я тебя прикончу» — и кидается на меня. Я отбросил его пинком, вытащил из-за пояса пистолет — я купил этот пистолет днями раньше на Роке Сантейру, надо же, — и выстрелил. Пуля задела ему грудь, только царапнула, я швырнул в него фонариком, стал швырять всем, что было под рукой, в досаде, он же стал выбираться из ямы. Я с силой ухватил его за ноги, он вывернулся, выскользнул, выскочил, оставив меня со штанами в руках. Я ринулся за ним. Остальное вы знаете. Вы там присутствовали. Явились свидетелем того, что произошло потом.

— А Анжела знала, что вы ее отец?