Продавцы невозможного

Голос выводит Илью из оцепенения. В первое мгновение он чувствует отвращение, ему даже стыдно перед собой за то, что заслушался, но эти эмоции быстро проходят. Они ненастоящие. Настоящее спрятано в пришедших по сети словах.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает Илья и удивляется, как хрипло звучит голос.

— Ему было плохо, — задумчиво тянет Олово. — Он убива-ал вра-агов, но ему было плохо. А-а еще он убил свою душу. — Пальцы слуги скребут по черным татуировкам. — Я-а зна-аю, ка-ак душа умира-ает.

— Мы слушали не оду, а реквием, — шепчет Чайка.

Он отключает коммуникатор, но продолжает сидеть. И Олово не встает. Позабыл о кухне, молчит, низко опустив голову. Чайка долго смотрит на него, дожидается, когда Олово поднимет взгляд, и говорит:

— Я больше не хочу смерти Сорок Два. Он… — Чайка криво усмехается. — Он сделал с собой нечто более плохое.

И качает головой. Точь-в-точь как сидящий напротив убийца.

Сегодня я хочу говорить о любви, которая есть Вселенная по имени Невозможное. Вселенная без границ и преград, без ненависти и страха, преисполненная Чудом, Надеждой, Временем и Человеком. Человеком, жизнь которого идет вперед, а не к концу. Человеком, которого боится время. Человеком, озаренным надеждой. Человеком, познавшим чудо. Человеком, живущим в любви. Любовь — вот единственный во Вселенной продавец Невозможного, и плата за него — ваша душа. Не исковерканная злобой и завистью, не окаменевшая, не черная. Плата за Невозможное — ваш костер. Плата за Невозможное — Любовь, которая станет вами. Плата за Невозможное — обретение Вечности, потому что все, кроме Любви, рано или поздно обратится в прах…

Анклав: Москва

Одежда валяется на мраморном полу, а они лежат на ней. Обессиленные и ошарашенные. Понимающие, что никогда не станут такими, как прежде.

Счастливые.

— Духи Лоа любят тебя, — тихо произносит Папа, не мигая глядя на сводчатый потолок собора. — Боятся, но любят.

— Я им чужая.

— Но они ничего не могут с собой поделать.

— Как ты.

— Да, как я…

Первородная любовь не знает имен, она просто берет свое.

Патриция тоже смотрит вверх, но видит не камни, а небо. Ночное московское небо, в котором сияет в восемь раз больше звезд. В котором на привычные созвездия накладываются другие, неизвестные, безымянные. Пэт смотрит в небо и знает, что руны сложили на ее руках ту самую, самую-самую-самую главную последовательность. Пэт видит устремленное за пределы неба Копье. Пэт знает, что сгорела на костре своей души и возродилась.

— Я не хотел возвращаться, — тихо говорит Джезе. — Хотел остаться в тебе навсегда.

— У нас есть Вечность, — эхом отзывается Пэт.

— Могла бы быть.

Он понял не все, но много. А точнее — самое главное. Он понял, что они больше не увидятся. Потому что пришла та самая, первородная любовь без имен и слов. Ведь имена и слова образуют путь, а дороги у них разные.

Дороги, выходящие за пределы их жизней. Дороги, с которых они не свернут. Но которые невозможно пройти без любви.

— А если мы все оставим? Пусть будем только мы.

— Мы потеряем больше, чем приобретем.

— Ты уверена?

— Я знаю.

Но ему нужно больше, чем уверенность ее голоса.

— Никто не знает, пока не попробует.

— Любовь есть страдание, Джезе, — шепчет Патриция. — Мы расплатились ею за то, чтобы пойти дальше. Но она всегда будет с нами.

И на ее глазах блестят слезы.

— Как сон?

— Как чудо.

— Второй раз в жизни я жалею, что не умею плакать.

Пэт поднимается, внимательно смотрит Джезе в глаза и легко, кончиками пальцев, касается его щеки. А потом, мягко проведя по губам, подбородку и шее, останавливает руку на груди Джезе.

— Мое сердце останется здесь навсегда.

— А мое — здесь. — Он касается ее груди.

Это и называется чудом.

Эпилог

Выбирая путь, мы выбираем спутников

— Ты ни в чем не виноват, — шепчет Ева. — Меня нужно винить, только меня.

Ее тонкие, но сильные пальчики сплелись с пальцами Сорок Два. Обжигает тело, обжигает дыхание… и слезы, что капают на его грудь — тоже обжигают. И слова…

— Роза была сильной… и я… я тоже сильная. — Пума поднимает голову и целует Сорок Два в щеку. — Я люблю тебя. — Я всегда буду рядом.

— Теперь я знаю, что такое счастье… — Полумрак спальни и расслабленная поза съедают ложь. Нужен только правильный голос, искренний голос, любящий голос, и Сорок Два справляется: — Ты, ты мне веришь?

— Я буду верить тебе всегда, — обещает Ева.