Продажная шкура

— Билли, быстро, — произнесла Джорджия негромко, но решительно. Она закрыла дверь и заперла ее, потом заложила здоровенным деревянным брусом, явно не входившим в стандартное оснащение. — Неси его в комнату. Я обзвоню наших.

— Ясно, — кивнул Билли. Он поднял меня, как ребенка, почти не крякнув. По коридору отнес меня в темную спальню, уложил на кровать и закрыл окно изнутри тяжелой стальной створкой. Последнюю тоже явно установили здесь они сами.

— Тебе нужно еще чего-нибудь, Гарри? — спросил он.

— Темноты. Тишины. Потом объясню.

— Хорошо, — вздохнул он, положив руку мне на плечо. Потом вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Я остался в темноте наедине со своими мыслями — что и требовалось.

— Поехали, Гарри, — буркнул я себе под нос. — Привыкаем к мысли.

И подумал о той штуке, которую видел.

Ощущение было из сильных. Но, очнувшись, я проделал это еще раз. И еще раз. И еще.

Верно, я увидел нечто кошмарное. Верно, такого кошмара я еще не видел. Зато видел много всякого другого.

Я воскресил в памяти и эти воспоминания — такие же острые и отчетливые, как давивший на меня ужас. Я видел хороших людей, заходившихся безумным визгом от прикосновения черной магии. Я видел истинную натуру мужчин и женщин, хороших и плохих. Видел, как люди убивают и погибают. Видел Королев фэйре, готовившихся к сражению, собиравших всю свою чудовищную силу…

И будь я проклят, если отступлю перед еще одной жуткой тварью, которая до сих пор не проявила себя ничем — только сигала с крыши на крышу.

— Ну давай, сволочь! — рявкнул я воспоминанию. — По сравнению с теми, остальными, ты — так, неудачная картинка.

И бил с размаху в это воспоминание, снова и снова, заполняя мысли всеми жуткими и прекрасными вещами, какие видел за свою жизнь — и, делая это, заставлял себя сосредоточиться на том, как охренительно круто я со всем этим разбирался. Я вспоминал всех тех тварей, с которыми бился и которых победил. Я вспоминал все цитадели кошмара и ужаса, которые взял штурмом, все темные врата, которые разнес в щепки. Я вспоминал лица пленников, которых освободил, и похороны тех, кого не успел спасти. Я вспомнил их голоса и смех, счастье тех, кто воссоединился с близкими, и слезы утрат.

В мире хватает зла. От этого никуда не деться. Но это не значит, что со злом ничего нельзя поделать. Ведь не откажешься ты от жизни только потому, что в ней есть страшное, или потому, что порой тебе бывает больно.

Воспоминание об этой жуткой штуке причиняло адскую боль, но уж к чему-чему, а к боли я привык давно. Я жил с ней прежде, и буду жить с ней еще не раз. И сама эта штука не первая из всех, какие я видел, и наверняка не последняя.

Я не собирался ложиться и помирать просто так.

Идеально отчетливые воспоминания глушили меня словно кувалдой по голове до тех пор, пока я не провалился в черноту.

Когда я снова пришел в себя, я сидел на кровати в позе лотоса. Руки мои покоились на коленях. Дышал я медленно и ровно, глубоко. Спина распрямилась. Голова болела, но не до тошноты.

Я огляделся по сторонам. В комнате царила темнота, но я пробыл здесь достаточно, чтобы глазу хватало света, пробивавшегося из-под двери. Я разглядел свое отражение в зеркале на двери гардероба. Вид у меня сделался спокойный, расслабленный. Я снял плащ и остался в черной футболке с надписью «ПЕРЕ-ФЕКЦИОНИСТ»; маленькие белые буквы читались в зеркале задом наперед. Из ноздрей стекали, подсыхая на верхней губе, две тоненькие темные струйки крови. Во рту тоже ощущался медный привкус — возможно, от прикушенного еще там, на улице, языка.

Я снова подумал о своем преследователе, и образ его заставил меня поежиться — и только. Дышал я по-прежнему медленно и ровно.

Вот вам положительная сторона смертной натуры. Как биологический вид мы чертовски хорошо адаптируемся почти ко всему. Разумеется, я не смогу избавиться от воспоминания об этой жуткой твари, равно как и от всех других виденных мною кошмаров — значит, если не может измениться воспоминание, меняться придется мне. Я вполне в состоянии привыкнуть к зрелищу подобных страшилок — по крайней мере до такой степени, чтобы оставаться при этом разумным существом, не превращаясь в визжащий комок. Люди получше меня с таким справлялись.

Морган, например.

Я снова поежился, на этот раз уже не от воспоминания. Я просто знал, чем все может кончиться, когда заставляешь себя жить с такими кошмарами в сознании. Это меняет тебя. Ну, не сразу. Возможно, это и не превратит тебя в монстра. И все равно мне было страшно, и я это понимал.

Сколько раз должно произойти вот такое, прежде чем я начну превращаться в кого-то жуткого — только чтобы выжить? По чародейским меркам я молод. И каким я стану через несколько десятков лет, если не буду отворачиваться?

Спроси у Моргана.

Я встал и вышел в расположенную при спальне ванную. Включил свет — и зажмурился, так больно резануло по глазам. Я смыл с лица кровь и старательно ополоснул раковину, чтобы крови не осталось и в ней. При моем роде занятий нельзя оставлять кровь там, где ее могут найти.