Продажная шкура

Олаф наблюдал за всем этим бесстрастно, будто этот мужчина для него ничего не значил. Возможно, так оно и было. Может Олаф всю свою жизнь ждал кого-то, кто мог бы его заинтересовать, а до тех пор люди для него просто не существовали. Была ли это миролюбивая сторона личности Олафа или его одиночество? Или, возможно, безмолвие.

Эдуард и Бернардо осматривали тело, на которое у них не хватило времени раньше. Они были в другой комнате, так что тут были только я, Олаф и доктор Мемфис. С ними в ту комнату пошла женщина-доктор, чьё имя я не уловила. Я доверяла Эдварду в поиске любой необходимой нам информации, и я доверяла Бернардо в получении всех сведений от привлекательной женщины после всего нескольких минут общения. Так или иначе, мы прикрыли тыл.

Мне не предоставили выбор по части осмотра тел, Эдуард пропагандировал разделение труда. Он попытался забрать Олафа в свою команду, а меня с Бернардо определить в другую, но Олаф уперся. Лучшее, что удалось Эдуарду, это дать нам тело мужчины, которое будет менее интересным большому парню.

В конечном счете, мы должны были осмотреть и другие тела, но мы могли пока отложить ту часть, которая нам с Эдуардом казалась наиболее взрывоопасной для Олафа. Иногда лучшее, что вы можете сделать, это задержать приближение худшего, пусть и немного.

У мужчины, скрытого под пластиком, были короткие темные волосы. Цвет лица был сероватый, с тенями по краям, будто он был загорелым, но истёк кровью до бледности. Только от взгляда на его лицо и шею, я уже узнала, что он истек кровью до смерти или же потерял большую часть крови прежде, чем умереть. Официальная причина смерти могла звучать иначе, но он жил ровно столько, чтобы успеть потерять всю или большую часть крови.

— Официальная причина смерти — кровопотеря? — спросила я.

Доктор Мемфис посмотрел на меня чуть менее враждебно.

— В этом случае; почему вы спрашиваете?

— Я — охотник на вампиров; я видела много обескровленных трупов.

— Вы сказали, что в этом случае. А причина смерти остальных? — спросил Олаф.

Он посмотрел на большого парня, и снова взгляд был недружелюбным. Возможно, ему просто не нравились мужчины, которые были его более чем на фут выше. Беда всех невысоких людей — поведение.

— Убедитесь лично, — буркнул Мемфис и отогнул пластиковый пакет, чтобы показать тело до талии.

Я знала, отчего он истёк кровью — порезы. Множество порезов. Я узнала работу лезвием, когда увидела это. Но множество ран, как злобные рты повсюду, безгубые, но разинутые достаточно широко, чтобы показать бледную плоть внутри.

— Это было какое-то лезвие.

Олаф кивнул и потянулся к ранам своими руками, упакованными в перчатки. Я остановила его, просто коснувшись его тела, своей упакованной в перчатку рукой. Олаф впился в меня взглядом своих глубокопосаженных глаз, выражение которых напоминало ту первоначальную враждебность, которая была у него до того, как он начал меня «любить».

— Сначала спросил, — сказала я, — мы ведь на территории доктора, а не у себя дома.

Он продолжал хмуриться, потом его лицо изменилось — не смягчилось, просто изменилось. Он положил свободную руку на мою, так, чтобы прижать мою ладонь к своей руке. Теперь была моя очередь держать себя в руках. Но от этого мой пульс взлетел, отнюдь не по тем обычным причинам, по которым ускоряется пульс от прикосновения мужчины. Страх загнал пульс в глотку, будто я вот-вот задохнусь, подавившись леденцом. Я всеми силами старалась не выдать свой страх никак иначе. Не в угоду Олафу, а чтобы доктор не понял, что что-то не так.

Мой голос был ровным, когда я спросила у доктора:

— Не возражаете, если мы осмотрим тело?

— Я собрал все улики, что были на этом… теле, так что да.

Он заколебался на слове «тело», что у большинства патологоанатомов трудностей не вызывает. Тогда я поняла, что я торможу. Он знал этих людей, по крайней мере, некоторых из них. Проблема была в том, что последние несколько часов он вынужден был работать с телами людей, которых знал. Это трудно.

Я попыталась снять свою руку с руки Олафа, но он удержал ее своей второй рукой, прижав сверху. Мгновение мне казалось, что драки не избежать, но потом он убрал свою руку.

Я боролась с собой, чтобы не отойти подальше от него. Я прилагала все силы, что у меня были, чтобы не убежать в ужасе прочь. Рассматривание трупа, порезанного как этот, было для Олафа романтикой. Дерьмо, чертово дерьмо.

— Ты выглядишь бледной, Анита, — прошептал он.

Я облизнула пересохшие губы и сказала единственную вещь, о которой могла думать:

— Не прикасайся больше ко мне.

— Ты дотронулась до меня первая.

— Ты прав, моя ошибка. Этого больше не повторится.

— Надеюсь, что повторится, — прошептал он, наклонившись ко мне.

Это было последней каплей; я отошла подальше. Он заставил меня сдаться первой, что мало кому удавалось; но я просто не могла стоять рядом с порезанным трупом того мужчины, офицера полиции, зная, что Олаф воспринял моё прикосновение над трупом как прелюдию. О Боже мой, я не могла работать с этим человеком. Я ведь не могу, да?