Продажная тварь

С запада на берег надвигались облака, обещая дождь. Но ничто не могло остановить Карисму, которая желала рассказать ученикам о десятках возможностей для карьерного роста, доступных малообеспеченной молодежи из числа представителей расовых меньшинств в современной Америке. После выступлений мусорщиков, инспекторов по УДО, диджеев и бэк-MC настало время действа. Марпесса, представлявшая транспортную индустрию и за все время ни разу на меня не взглянувшая, продемонстрировала трюки, которые могли бы стать гордостью фильмов «Форсаж». Она виртуозно провела свой тринадцатитонный автобус змейкой, не задев ни единого конуса, выпуская на каждом развороте клубы дыма, а потом, слегка задев импровизированный пандус из столов и скамеек, проехала по кругу на двух колесах. Закончив фигурное катание, Марпесса пригласила детей на экскурсию. Громко галдя, радостные школьники загрузились в автобус. Минут через десять они, притихшие, осторожно спустились по ступенькам, перед выходом угрюмо поблагодарив Марпессу за интересный рассказ. Один молодой преподаватель, единственный белый учитель в школе, рыдал, спрятав лицо в ладонях. Бросив скорбный взгляд на автобус, он отошел в сторонку и уселся на ящик, пытаясь прийти в себя. Никогда бы не подумал, что лекция о транспортной системе и повышении цен за проезд может довести человека до такого отчаяния. Заморосил дождик.

Карисма объявила начало второй, более сельской, части программы. Настала очередь Нестора Лопеса. Лопесы, выходцы из Халиско, жившие затем в Лас-Крусес, были первой мексиканской семьей, интегрировавшейся на наших фермах. Когда они переехали, мне было семь. Отец вечно брюзжал из-за их музыки и петушиных боев. Единственный домашний урок мексикано-американской истории, который я получил от отца, гласил: «Никогда не дерись с мексиканцем. Потому что, если до этого дойдет, ты должен его убить». Но Нестор, хоть и был на четыре года старше — предположительно я должен был убить его из-за отнятой у меня игрушечной машинки или чего-то в этом роде, — оказался отличным парнем. По воскресеньям, когда он возвращался домой из церкви после катехизиса, я приходил к нему в гости, и мы смотрели кино про ковбоев и дергающиеся любительские видеозаписи с провинциальных родео. Пили горячий «пунш» с корицей, приготовленный мамой Нестора, и остаток дня дрожали от страха, смотря «300 porrazos sangrientos»[132], «101 muertes del jaripeo»[133], «1,000 litros de sangre»[134] или «Si chingas al toro, te llevas los cuernos»[135]. И хотя я в основном смотрел сквозь пальцы, закрыв лицо ладонями, мне никогда не забыть этих ковбоев-неудачников, прыгающих верхом на быках без рук, без клоунов[136], без медиков, без страха перед toros destructores, готовыми превратить противника в тряпичную куклу. Мы вопили от страха, когда быки разрывали их покрытые стразами рубашки и аорты. «Давали пять», если быки втаптывали в кровавую грязь челюсть или голову упавшего всадника. С годами, как это бывает у черных и латиноамериканских мальчиков, наши пути разошлись. Социализированные жертвы бандитских тюремных эдиктов, которые не имели к нам никакого отношения, но предусматривали разделение ниггеров и испашек. Теперь мы случайно пересекаемся на соседских вечеринках либо на Дне карьеры, как сегодня. Под увертюру из оперы «Вильгельм Телль» Нестор выскочил в центр площадки из-за развалин механической мастерской и начал выделывать фортеля, изображая из себя ковбоя, объезжающего дикую лошадь.

Я так и не понял, какую профессию демонстрировал Нестор, думаю — «позерство». В конце своего родео-шоу он бросил в сторону ликующей толпы свое сомбреро, обвешанное кисточками и помпончиками, и, окинув меня взглядом «побьешь меня?», сделал в седле стойку на голове. Когда, наконец, Карисма представила публике меня, по трибунам прокатился такой мощный зевок, что, наверное, его услышал весь Диккенс.

— Что это был за звук? Самолет взлетел?

— Да нет, это ниггерский фермер. Видать, в школе опять День карьеры.

Я вывел своего дрожащего кареглазого теленка на базу бейсбольного поля, огороженного забором из рабицы. Дети, кто посмелее, несмотря на урчащие животы и авитаминоз, нарушили строй и подошли поближе. Они осторожно гладили малыша, боясь от него чем-нибудь заразиться или полюбить его, и речь их была речью про́клятых.

— Мягкая кожа.

— А глаза прям как ириски. Сожрать бы их.

— Глянь, как этот коровий ниггер облизывает губешки, мыкает и слюнявится. Прямо как твоя тормознутая мамаша.

— Иди на хуй! Сам ты тормознутый.

— Оба вы тормоза. Не знаете, что коровы тоже люди?

Несмотря на «тормознутого», я наконец-то завоевал успех среди детей. Или мой теленок. Карисма свернула язык трубочкой и резко свистнула, как футбольный тренер. Когда-то это был условный сигнал нам с Марпессой, что по дорожке идет отец. Двести детей мгновенно успокоились и обратили свое дефицитное внимание на меня.

— Всем привет, — сказал я, сплюнув на землю, чтобы поддержать свой имидж фермера. — Я, как и вы, из Диккенса.