Продажные твари

— Андрей Иванович, его же могут спугнуть на раз. Представьте: кто-то дал убийце доверенность, допустим — старичок-сосед. Приходит к нему простой такой дознаватель, или гаишник, или, чего доброго, стажер… и что? Вопрос какой? Кому доверенность давал? Да не скажет, испугается. А потом кинется к убийце с тревожной информацией. И поминай как звали. Если, конечно, он еще не смылся.

— Паша прав, — согласилась Марьяна. — Надо хоть общий сценарий дознания согласовать. Иначе все насмарку…

Кудрин пообещал через час решить эту проблему. Ему самому ситуация рисовалась чудовищной и унизительной, хотя и утешал себя пословицей «Второй парашют никогда не лишний».

Вызвал через час, проинформировал.

— Сошлись вот на каком методе… Будем брать на испуг — другого выхода нет. Приходит сотрудник по месту жительства, удостоверяется, что «копейка» физически есть и на ходу. Если да, заявляет: «Пришла ориентировка из Славянска. Нашелся свидетель, видел, как на вашей машине в первой декаде июля, — это поближе по срокам к убийству Голышевой, ясно? — сбили женщину и уехали. По описанию, за рулем сидели не вы. К вам претензий нет (это чтобы сразу успокоить). Виноват тот, кто вел по доверенности». Если попал в точку и доверенность выдавалась — кому, когда, фоторобот? Ну, дальше по реакции, по обстоятельствам… Лучшего ничего не придумали.

На том и сошлись.

Кадык вблюбился. Как никогда в жизни.

Прошло три дня, и он сказал это себе, себя же стесняясь. Она осталась в его квартирке, убирала, вкусно и споро готовила из того, что он приносил из магазина, листала старые журналы и потрепанные детективы, смотрела по телевизору фильмы прежних лет по дневным программам и ждала его. Когда Кадык приходил из школы от своих оболтусов, Ася встречала его уже слегка пьяной. Выпивка и курево всегда под рукой — таково было ее первое и последнее пока условие в ответ на его «оставайся!»

Они почти не говорили друг с другом — так, ничего не значащая болтовня, хиханьки-хаханьки. Ужинали, выпивали бутылку водки. Ему — как слону дробинка, для нее — в самый раз, чтобы дойти до кондиции, требуемой организмом. Больше он ей мягко не позволял, догадываясь, что пьет болезненно, но она, как ни странно, и не особо просила, ей было хорошо, язык заплетался, веки полузакрыты, блуждающая, рассеянная улыбка и, в какой-то момент, властный порыв к сексу и его немедленный отзыв. В этот миг он понимал отчетливо, что провел день в подсознательном ожидании, предвкушении, даже в мечтах об этом первом порыве и невероятном, то зверином, то нежном слиянии с ее маленьким телом, плотью, всем ее существом.

Потом он слышал ее прерывистый, избавительный и какой-то мучительный стон — слышал, если не заглушал своим стоном, скорее рыком, непривычно для себя самого зычным и продолжительным.

Потом она начинала плакать. Навзрыд, как сильно обиженный ребенок. Он утешал ее как умел, неловко, но искренне, гладя по головке, бормоча какие-то банальные слова. И она успокаивалась. Он вытирал ей слезы — и все… Она засыпала через минуту, ночью ничего не повторялось — засыпала глубоко, по-детски и просыпалась только утром, когда оба хотели еще раз перед разлукой на целый день. И было так же сладко, и она плакала и засыпала, а он уходил на кухню, завтракал и тихо закрывал за собою дверь.

На шестой день наступила суббота, и Кадык не работал.

Утром после любви и слез она не заснула — впервые. Они лежали и говорили.

— Давай познакомимся, что ли? Вроде пора! — с шутливым вызовом в голосе предложил Кадык.

— Давай! — Она приняла игру. — Ася. Очень приятно!

— Николай, очень приятно.

Они, конечно, с первого пробуждения рядом выяснили имена друг друга. Но сейчас как будто бы начинали все с начала, так было веселее и в чем-то естественнее, учитывая угар прошедшей недели.

Он рассказал о себе. В общих чертах, не вдаваясь в подробности, вывел контур легенды, чуть изменив: Питер, безотцовщина, восемь классов школы кое-как, мореходка, морская пехота, Кавказ, где моря нет, но военный навык пригодился, близких двух друзей поубивало, мать умерла, братьев-сестер иметь не случилось. Все надоело: война от которой кровью захлебывался, сволочизм на коммерческой фирме, где подвизался в службе безопасности, потом мирное пьянство в родном городе со случайными людьми. Решил плюнуть, уехать, все забыть, жить тихо, учить детишек становиться сильными…

— …семью завести. — Она как бы продолжила фразу в его интонации.

— Пожалуй. А что? Я нормальный мужик, ничто человеческое мне не чуждо. Дети — цветы жизни…

— Во, отлично, давай за меня выходи, «Я то, что на-д-а-а-а» — Она очень музыкально и точно, с пародийной издевочкой воспроизвела строчку из популярной песенки и захохотала так искренне и опять же по-ребячески, что у Кадыка аж дыхание перехватило, и приступ невозможной, нереальной нежности и любви бросил его к ней, завел, опрокинул снова в только начавшее остывать пекло.

Потом они полежали молча еще минут десять, и он спросил:

— А ты? Как ты жила?

Она повернула голову, поглядела не него еще влажными от слез глазами.