Продажные твари

— Он ждет. Пойдем, все поймешь, — уже спокойно и буднично произнесла Марьяна, повернулась и пошла, не оглядываясь, к подъезду. Это была импровизация, но сам метод Марьяне был хорошо известен: внезапный переход от реальности к мистике. Несколько прохожих, ставших невольными свидетелями сцены, в недоумении и испуге наблюдали за происходящим.

Они поднялись на третий этаж, Марьяна обзвонила соседей и нашли двух понятых, при них вскрыли все еще опечатанную дверь.

В прихожей Марьяна стащила с женщины куртку, буквально втолкнула в комнату, попросив сопровождающих остаться за входной дверью. Соня вновь впала в сомнамбулическое состояние, покорно дала усадить себя в кресло, не отрывала взгляда от фотографии бывшего хозяина квартиры. С нее молодой красавец Толик Миклачев, голый по пояс, с сигаретой в зубах, позировал на фоне какой-то речки, зеленой травы и живописных холмов на горизонте.

Соня вперилась в фото так, что мир явно перестал для нее существовать. По застывшему лицу текли слезы.

Марьяна молча наблюдала за ней, не торопясь начать разговор.

— Где он? — вдруг произнесла Соня. Это были первые слова, которые Марьяна услышала от нее с момента задержания.

— Он похоронен на Деснянском кладбище, — тихо ответила Марьяна. — Там его могила, а здесь еще живет его дух. Он здесь. Он видит вас, слышит вас… Он хочет понять, за что…

Внезапно Соня дернула головой в сторону Марьяны, и та увидела перед собой абсолютно другую женщину. Поразительная метаморфоза: мокрые от слез глаза злобно посмеивались, в такой же презрительной усмешке растянулись губы…

— Ладно, тетя, хорош мистику гнать, — вдруг выпалила она вызывающе громко и засмеялась так, что у Марьяны по спине аж холодок прошел. — Чего от меня хотите? Я никого не убивала, ничего не знаю. Я простая, честная проститутка. Кто платит, тому даю. Вот и он платил, а я давала. И этот, с которым в тайгу ушла, тоже платил. Деньги кончились, я сбежала — все, конец разговора.

Марьяна поняла, что «мистику гнать» и впрямь бесполезно. Это сработало один раз, на внезапности. Надо переходить от метафизики к понятиям житейским и простым.

— Да, Соня, ты права. Не знаю, кто тебя надоумил, может быть, адвокат, но… ты права. Пока нам нечего тебе предъявить. Миклуха мертв (при слове «Миклуха» Соня вздрогнула и в недоумении поглядела на Залесскую), двое его коллег тоже, твой Николай, или как там его на самом деле, в бегах. Допустим, мы его поймаем…

— Это вряд ли! — со злобной язвительностью перебила Соня, рукавом вытирая мокрое лицо.

— Допустим, поймаем. Сдается мне, что он и под пыткой тебя не выдаст. По той простой причине, что любит. Иначе не потащил бы тебя в тайгу, а убил бы, как Голышеву, р-раз, ребром ладони по горлу, и привет. Ну а если не поймаем или случайно прикончим при задержании, тебе вообще не о чем тревожиться. Соучастие не докажешь, заказные убийства не докажешь, триста шестнадцатую статью — укрывательство преступлений — и то вряд ли пришьешь. Поздравляю тебя, Софья Кутепова, со скорым освобождением. Дня через три снова пойдешь на любимую панель, или к Анжеле Рубеновне на поклон, или к Леньке Дурику, чтоб пристроил. С головой окунешься в привычное блядство. Жить-то надо! Только вот что, милая моя: жить ты по-прежнему не сможешь. Грехи не отпустят, Миклуха не даст. Воспоминания о нем не позволят. (Обе повернули голову к портрету.) Пока ты свою тайну держишь в себе, пока ты камень с души не снимешь — будешь мучиться, страдать, метаться, — Марьяна сделала паузу. — И я вместе с тобой.

Соня потрясенно взглянула на Марьяну, и та поняла, что «момент истины» близок.

— Он что, и тебя?.. Изумленная этой догадкой, Соня даже привстала со стула и подалась вперед, словно пытаясь заново всмотреться в лицо этой странной женщины-следователя, зачем-то влезающей к ней в душу, в память, в мозги.

— Считай, что да. — Марьяна говорила искренно. — Я не спала с ним и не была знакома, но то, что сумела узнать за последние месяцы, не дает покоя. Поверь, Соня, это не простое бабское любопытство и не только профессиональный интерес, хоть я и психолог по образованию и по службе. Но в его поведении, в его отношениях с женщинами, и прежде всего, с тобой, есть загадка. Я это понимаю, чувствую, меня это достает, выводит из себя, не дает жить нормально, как и тебе. Вот что, Соня! Мы наедине. Нас никто не слышит. У меня никакой записывающей техники нет — можешь обыскать. И ничего в этой комнате предварительно не устанавливали, никаких жучков — даю тебе слово, клянусь здоровьем родителей. Твой рассказ к делу не подошьешь. Но мы с тобой должны освободиться. Помоги мне и себе. Прошу тебя. Что между вами случилось? За что ты убила его, Соня? И Голышеву и Лейкинда, — за что?