Продажные твари

Он посидел еще, поразмышлял о несправедливостях житейских. Подумал, что правильно бы было с этим мужиком кирнуть, дать ему душу отвести. Но куда там! Завтра на работу, опять же тетка… Ему вдруг сильно захотелось добавить слепому, чтобы выпил нормально и не обижался. «Небось, уже и следующий вагон прошерстил потихоньку, теперь в последнем… Пойду дам еще полтинник…»

Он направился к тамбуру, где они стояли десять минут назад, поезд как раз к Полянам подъезжал. Он вошел в тамбур и с удивлением увидел там в одиночестве, в той же позе стоящего слепого. Приблизился, вынул бумажку пятидесятирублевую, сказал: «Слышь, брат, выпить-то с тобой не смогу, на вот, от сердца тебе еще полтинничек, давай там за мое здоровье».

— Ну спасибо! — поблагодарил слепой, повел головой, словно оглядываясь, протянул свободную левую руку в Пашину сторону, в то время как правая рука слегка приподняла палку-посох. Ее концом слепой дотронулся до Пашиной лодыжки, и Судалев ощутил легкий, словно иголочный, укол.

— Купился ты, мент, на братка-то, — сказал слепой, — не прошел проверочку. Лучше бы не смекнул. Ну давай, счастливо, твоя станция, тебе выходить.

Последних слов Паша уже не слышал, потому что был мертв.

Слепой стукнул концом палки о пол, чтобы вогнать в дерево все еще опасно торчавшую конической формы иглу, поспешно, как мог, оставаясь в образе, перешел в следующий вагон и медленно двинулся по проходу с протянутой шапкой, уже не слыша, как там, в тамбуре, тело Паши рухнуло как раз в проем открывавшейся на остановке двери и кто-то входящий с темной платформы, матюгаясь, ухватил пьяного, аккуратно стащил его на перрон, опустил на холодный мокрый асфальт и вошел в поезд, кроя, на чем свет стоит, расплодившихся алкашей.

— Что же он сделал, Соня?

— Что сделал? Включил диктофон. Просто включил диктофон. Так, видимо, увлекся, что перед тем, как меня в постель уложить, забыл нажать незаметно кнопку. Маленький такой диктофончик в выдвижном ящике прикроватной тумбочки, еще по старинке сделанный, с крошечными кассетами, — теперь-то другие продают, без кассет. Я заметила. Потом, когда опомнилась, я спросила зачем. Он очень серьезно посмотрел на меня, ответил что-то вроде: «Я каждый день думаю о тебе, но вижу и слышу не каждый. А так могу в любой момент включить, и ты рядом, и снова как будто испытать это с тобой, понимаешь?». И нежно так меня поцеловал. Я, дура, сперва поверила. Я всему была готова верить. Даже если бы он признался, что марсианин, все равно бы поверила. А он и был для меня человек неземной, потому что давал мне такое неземное удовольствие… такое…

Она с трудом взяла себя в руки и продолжила.

— Потом он снова записывал, меня не стеснялся. И вот, когда я пришла к нему в четвертый, что ли, раз и он доводил меня, мучил — ему позвонили в дверь. Его машину внизу у дома какой-то козел ударил. Я в истерике была, не хотела его отпускать. Но он вырвался, ушел, просил ждать, когда там менты подъедут, разберутся. Я успокоилась немного и решила проверить, меня ли одну он записывает. Ревность во мне взыграла жуткая. Быстро обыскала квартиру и на кухне, на полочке за крупами нашла коробку. Там лежали эти кассеты крошечные, штук пятнадцать, каждая именем подписана едва различимо, карандашиком. Я наугад пару схватила, в сумку. На следующий день пошла, потратилась, купила такую старенькую машинку по дешевке. И все поняла, все…

— Я тоже поняла, Соня! Поправь, если ошибаюсь, — резко выговорила Марьяна, испытав дикое волнение и приближение кульминации — истины, которую так упрямо и необъяснимо для самой себя ловила за хвост. — Твой Миклуха коллекционировал женские оргазмы. Это было его хобби на грани патологии, почти безумия. Его не интересовала ни личность женщины, ни ее занятия, не волновало ни ее отношение к нему, ни перспективы. Более того, Соня, его не интересовал даже визуальный ряд, ну, то есть, изображение…_

— Что ты мне переводишь, я не меньше тебя книг прочла! — возмутилась Соня. — Погоди, я сама расскажу…

— Хорошо, хорошо…