Продюсер

— Да, конечно, Корней Львович, — решила она срочно заканчивать разговор, — извините, Корней, я… я поняла. Я позвоню… если что…

— Виктория, Вика, скажите, я прощен? Мне это важно… очень важно! — наседал Фрост, и Вика уже в полуобморочном состоянии прошептала:

— Да-да. Прощен… и я… и меня… все… пока…

Трубка выпала из ее рук, и она осела на ступеньках собственного подъезда, где и начала разговор с Фростом, выйдя из машины. Шофер уже уехал, а Виктория, задержавшись на крыльце, так на нем и осталась. Лежала тихонько, уткнувшись ничком в верхнюю ступеньку.

Плейбой

Огромный неповоротливый белый микроавтобус с широкой синей полосой и наклеенной надписью «Следственный комитет при Генеральной прокуратуре» летел по улицам, пугая автолюбителей сиреной и кряканьем. Испуганные прохожие-пешеходы едва успевали отскакивать от мчащегося правоохранительного «бобика», но, отскочив, они показывали пальцами и почему-то смеялись. Сидящий внутри Агушин, несмотря на то что погрузился в глубокие раздумья, это заметил. И когда уже восьмой человек помахал вслед рукой и сделал неприличный жест, Агушин окликнул водителя:

— Саша, в чем дело? Почему все оборачиваются и как-то странно реагируют? Ты машину осматривал? Может, там уже кто-то свастику или звезды пририсовал? А?

— Да вроде, Геннадий Дмитриевич, все в норме. Мыл вчера вечером.

— Ладно… когда доедем, посмотрим, — проворчал Агушин, — сейчас некогда. Давай здесь напрямки, — указал он, как срезать путь, проехав по встречной односторонней улице.

Идущие вдоль проезжей части люди вновь поприветствовали следственную группу, и генерал юстиции раздраженно закрыл глаза и попытался восстановить в подробностях события последних часов.

Федя и Проша по-прежнему сидели в КПЗ, и у него были еще законные 24 часа на их задержание. Фарфоров смылся из страны и находился теперь где-то в районе Лазурного побережья Франции, так как рейс частного самолета был выполнен на Ниццу. А из Ниццы можно попасть в любую точку побережья от Сан-Тропе до Сан-Ремо — без малого триста-четыреста километров роскошных пляжей, лазурных вод, горячих вечеринок и загорелых полунагих девиц.

Агушин завистливо вздохнул. Он таких девушек видел только в кино да на картинках «Плейбоя», который регулярно приносил кто-то из коллег в контору, где его и зачитывали до дыр, а потом разрывали на постеры. Да, вывешивать их на стенах было запрещено, но если открыть дверки любого шкафчика или сейфа, то из него на вас обязательно глянет какая-нибудь голая «Мисс Айова».

Он снова вздохнул и продолжил анализ. Фарфорова ищут. Генеральный санкцию, правда, не дал. Ну, это пока. Вечером Агушин будет докладывать помощнику Президента о ходе расследования и тогда уже скажет, кто мешает следствию.

— Зараза! — ругнулся генерал юстиции.

Затяжной конфликт между его боссом — начальником следственного комитета — и Генеральным прокурором наконец-то разрешился — отправкой в отставку обоих. Положивший конец этой вражде Президент страны назначил обоих послами в, так сказать, соседние регионы. Одного в Израиль, а другого в Палестину. Юмор нового Президента был оценен по достоинству не только в обоих ведомствах, но и в МИДе. А Агушин… Агушин думал о своем будущем.

В столь непростой ситуации главная задача Геннадия Дмитриевича заключалась вовсе не в том, чтобы скорее раскрыть это таинственное убийство. Версий было достаточно, и можно было отработать любую из них с одинаковым результатом — найти и схватить убийцу. Задача состояла в том, чтобы не только удержаться на месте, но и выйти из этого дела победителем, а то и хозяином нового кабинета.

Агушин улыбнулся; ему порядком поднадоело быть вечным и.о. Но водитель увидал его улыбку в зеркальце заднего вида и истолковал ее по-своему:

— Ага, Геннадий Дмитриевич, смешно!

— Ты о чем, Саша?

— Да вот же по радио говорят, что, скорее всего, Иосифа Шлица убила его же жена, Виктория Медянская. Я и говорю, смешно. Вы же тоже улыбаетесь? — Водитель сделал погромче волну 88,8, на которой только что закончились новости и объявили: «Вы слушаете „Роман-Радио“».

— Вот же, ерш твою медь! — выругался Агушин. — Не успели мы выехать к подозреваемой, а они уже трындят на весь мир. Бараны!

— А чего мы к ней едем? — удивился водитель.

— Не твоего ума дело! Хотя теперь скрывать-то уж нечего. Тьфу! — плюнул в сердцах на пол Агушин.

Сейчас он жалел, что бросил курить. Никотин добавил бы сил пережить журналистскую подставу. Но он бросил. Давно собирался, уговаривал себя, что может сделать это легко. Любимая поговорка в последние десять лет, что он готовился, была такая: «А я курить бросил. Послезавтра будет уже второй день». Все неизменно смеялись. А потом он все-таки бросил, и поводов для создания хорошего настроения стало меньше.

То, что информация ушла в прессу, совсем не радовало следователя, но он все же надеялся опередить и журналистов, и саму Медянскую. После заявления Ротмана о том, что она ворвалась в приемную, а потом и в кабинет, угрожала убийством и наставляла пистолет, акценты следствия поменялись.