Продюсер

— У тебя все?

Медянская с презрением покачала головой:

— Быстро же ты, Гарик, позабыл все, что для тебя сделал Иосиф.

— Я ничего не забываю! — отрезал Гарик. — С Иосифом я рассчитался сполна. Не хочу даже слушать никаких упреков. Если у тебя есть документы — предъяви. Тогда мои адвокаты с тобой свяжутся. А если ты пришла не по делу, то мне сегодня некогда!

Бестофф и впрямь ничего не забывал, а потому говорил и пугался собственных речей. Он сейчас посылал подальше жену самого могущественного олигарха от шоу-бизнеса. Шлиц не простил бы подобного обращения со своей любимой. Гарик сам однажды видел, как в клубе Шлиц сломал стулом челюсть здоровенному братку из какого-то ближайшего Подмосковья. Тот зацепил Викторию, которая просто зашла поужинать и сидела за отдельным столиком, не мешая мужчинам говорить о делах. Тогда-то к ней и подсел здоровенный амбал. Лысый, с толстенной золотой цепью на загривке. Он что-то мурчал Виктории, а потом стал хватать за руки — вроде как потанцевать захотел. Она пыталась не реагировать, однако тот все настаивал. И тогда Вика просто всадила ему в лапающую руку острую вилку для мяса. Тот взвыл, ударил ее по лицу и отошел за свой столик, где такие же битюги ржали и жрали. Им еще было смешно.

Шлиц увидел только конец этой драмы за столиком и, не теряя времени, прошел через весь зал к столу братков. Не раздумывая, не колеблясь и не говоря ни слова, он поднял высокий барный стул и с размаху опустил его на лысую башку обидчика. И делал так еще четыре раза, до тех пор, пока тот не перестал пытаться вскочить и сопротивляться. Стул и все стоявшее на столе бандитов разлетелось на куски, а сидевшие собутыльники, открыв рты, смотрели, как известный на всю страну продюсер расправляется с их другом. После этого Иосиф вернулся к себе за столик и послал товарищам все еще валявшегося на полу грубияна три бутылки лучшей водки и килограммовую банку черной икры. Такая уж прихоть взбрела ему в голову. Официант мгновенно накрыл им стол. И через десять минут они с виноватыми мрачными лицами и понурыми головами стояли возле Иосифа, бормоча слова извинения за своего так и не пришедшего в сознание коллегу. Гарик и сейчас отчетливо помнил всю эту сцену и как-то машинально осмотрел стол перед собой. Ни вилок, ни острых предметов на нем не было — и слава богу. Гарик вздохнул и откинулся в кресле, сцепив руки перед собой, ясно давая понять, что разговор закончен.

— Значит, и ты про адвокатов заговорил, — спокойно и как-то отрешенно констатировала Медянская, — ну-ну. Адвокаты так адвокаты. Заметь, не я первая это предложила.

Виктория встала, а Гарик в задумчивости оглядел Медянскую сверху вниз. С момента смерти Шлица она заметно похудела и теперь казалась еще более привлекательной. Он даже почувствовал легкое возбуждение. Если бы сейчас она осталась, возможно, он уступил бы ей…

Бестофф вспомнил разговор с Леней Булавкиным и его предложение разрешить все споры вокруг долей в клубе. Зачем нужен этот Леня? Все можно решить и так. В крайнем случае, можно и Алимджану пожаловаться. Он-то уж точно все порешает. Но и порешит многих. Лучше уж самому вырулить. Целее будешь сам и деньги. Гарик вскочил и кинулся вслед выходящей Виктории. Порывисто схватил ее за плечи. Развернул к себе и впился поцелуем в ее жесткие сомкнутые губы.

Он тысячи раз проделывал этот трюк с женщинами. И тысячу раз удачно. Ни одна из них не устояла и не отвергла жгучего брюнета с лицом Антонио Бандераса. Вика замерла, а затем резко согнула правую ногу в колене и чуть подняла. Затем оттолкнула оседающего перед ней Гарика в грудь. Он застонал и рухнул на пол.

— Аккуратнее, Гарик. Так ведь можно и без причиндалов остаться. Сказала б «достоинства», только у тебя его давно уже нет. Прощай, мачо фигов. Готовь бумаги. Адвокат мой тебя наизнанку вывернет, шкуркой внутрь. Будешь подрабатывать танцами на летней эстраде в Сокольниках. Для тех, кому за семьдесят. Бай!

Отступные

Бессараб ждал не так уж и долго, но он и не волновался. Ясно было, что Гарик предпочтет откупиться — просто чтобы не иметь незапланированного геморроя. И когда Гарик все-таки позвонил — сразу после визита к нему Виктории, — Бессараб на миг остро пожалел, что не настоял на своей сумме.

Тем же вечером они встретились. Гарик вышел из своей машины с клетчатой китайской сумкой из пластиковой мешковины и, сгибаясь под тяжестью сотни банковских упаковок по десять тысяч в каждой, перешел сумеречную улицу. Открыл заднюю дверцу, тяжело дыша, забрался внутрь и бросил сумку на сиденье.

— Ну, вот… все… как договаривались, — выдохнул он.

Бессараб замер. У него вдруг возникло нехорошее чувство, что ему смотрят в затылок. Но это не был Гарик. Это вообще не был тот ненавидящий бессильный взгляд, каким смотрят те, кто носит тебе деньги. Это был тот сосредоточенный взгляд, каким смотрят в окуляр прицела.

«Гарик подставу сделал?»

— Пересчитывать будешь?

И Бессараб — неожиданно для себя — отрицательно покачал головой.

— Если там не хватает, тебе мало не покажется. Сам знаешь.

Гарик занервничал.

— Там всего хватает.