Продолжая движение поездов

Темная спина на фоне окна ссутулилась.

Катя решилась поднять глаза на эту спину. В зрачках по-прежнему кружились корзинки со скатерти. Они знали друг друга с детства, читали друг другу свои нелепые стихи, и нельзя было не понимать, что Ленка склонна к суициду, что она из тех, кто, даже если живет, живет плохо. Но знать – это одно. Узнать – другое.

– В тот вечер он пришел веселый. Мы выпили пива. Я хотела спать, жутко хотела спать, только с суток вернулась. Или он до того был пьяный? Точно, он до того был пьяный, а пива мы не пили, я была трезвая, только очень хотелось спать. Мы баловались, что-то кричали, не помню, или это он кричал. Из-за чего-то спорили, а потом он ударил меня. Знаешь, как ударил, совсем не больно, но заметно, будто хотел мне что-то сказать этим. Ясно, что хотел сказать, указать мне мое место. Я сразу замахнулась, но он засмеялся, сказал, что если я ударю его, он уйдет. Ты знаешь, я очень долго обдумывала и взвешивала. Но, наверно, даже нескольких секунд не прошло, потому что я не опустила руку, но и не помню, чтобы, как дура, стояла замахнувшись. Но я успела все взвесить и обдумать…

– И ты вмазала ему?

– Нет, сказала, чтобы он уходил. Я бы ударила его, но я не умею. Если бы ты слышала этот его смех, видела его глаза. Нет-нет, он не был пьян. Ему настолько было плевать на меня. Как и всем остальным. Ему было все равно, остаться или уйти. Других, что ли, нет? Все равно. Я его обидела, вот он и ушел. Как все, кроме тебя. Он плюнул на меня, как на мелкую неприятность.

Она запнулась, повернулась к Кате, нахмурилась, заметив, что та плачет. Без слез, без единого звука, давясь воздухом и улыбаясь. Взяла другую сигарету.

– Но тебе интереснее, что было дальше, потому что ты знаешь, что я не страдала, потому что на самом деле я не любила его. Потому что кроме тебя я ни к кому не могу сильно привязаться. Но в тот вечер мне было весело с ним, мы дурачились, терлись кожей, целовались и все такое, я почти полюбила его, но не так, как тебя, а по-другому. Вот он подурачился и ушел, а я закрыла за ним дверь, и стало так тихо-тихо. Ни единого шороха. Мне дико хотелось спать, но почему-то было страшно ложиться. Чем дальше, тем страшней. Вообще и в комнату не могла войти, в прихожей так и сидела. Наверно, потому что если бы я легла в постель, мне сразу бы захотелось секса. Мы сто лет постельное не стирали, вся постель пропитана его по́том. Ну, тогда была, ты не волнуйся, я все перестирала перед твоим приездом, так что ты сможешь нормально спать. Слушай, я села на пол и думаю, что буду ходить на работу, чтобы покупать хавчик, и питаться, поддерживая силы для работы. Очень-очень долго. Всегда. А если кто-то появится в моей жизни, то это снова будет Игорь, потому что на большее я не замахнусь, большего не сто́ю. Даже если его будет звать по-другому. Даже если что-то изменится, все будут так же. Или хуже. А кушать я не очень люблю. Я посчитала всех, кто имеет ко мне какое-то отношение, и решила, что если это их и выведет из равновесия, то ненадолго. Я решила, что ничего не теряю.

Она снова отвернулась.

– Даже тебя, потому что моя любовь не умерла бы со мной. Она жила бы дольше нас всех. Ладно, я опять не о том. Я набрала воду в ванну, лезвия я не нашла, но был этот ножик, Игорь его очень хорошо наточил недавно, я им мясо резала и кур разделывала. Ну, легла в ванну и разрезала… Ну ты поняла. Странно, но мне совсем больно не было, ни в душе, ни так. Я думала, что это страшно, больно и тяжело, а оказалось – легко, я не думала ни о чем, лежу, жду. Или я все-таки была пьяная? Но я не помню, чтобы что-то пила, а пиво мы совсем в другой день пили, я перепутала, это было где-то за месяц, чудесный был денек, мы напились и занимались любовью, все было о’кей. И пиво не могло так в голову дать, чтобы боли не чувствовать. Слушай, не реви ты, я же объясняю, что я не страдала. Потом пришла соседка. Дверь я по дурости открытой оставила, чтобы не ломали потом. Квартира же не моя, и так лажу бабульке делаю, но я себе прикидывала: по той цене, что она нам ее сдавала, каморку эту сняли бы, хоть бы здесь Чикатило орудовал. Слушай, она так визжала, ты бы слышала. Но скорую вызвала. Потом в больничке побыла, ко мне там нормально относились, к психу сводили, к психиатру. Но он придурок такой, решил, что я нормальная. Слушай, спрашивает… А, ладно, хрен с ним со всем, может, лучше гулять пойдем? Что мы, весь день взаперти просидим?

– А твоя мама?

– А что мама, откуда ей знать. Мы же не общаемся. Я молчала, как Павлик Морозов, ее сразу не нашли. Не знаю, может она и узнала потом, они же все болтают, ты же узнала. Ну, тогда она может торжествовать. Это только подтверждает все ее соображения на мой счет.

– Нет, не понимаю. Какой бы она ни была, но… мама!

Катя встала и на цыпочках подошла к Ленке. Та не повернулась к ней. Катя погладила Ленку по голове и прошептала:

– Дурная ты, Ленка!

– Ой, только не надо! – закричала Ленка в ответ. И опять закричала: – Не надо, не надо.