Продолжая движение поездов

Жительница тоже умела смеяться, но Марта никогда не слышала звуков оттуда, она угадывала смех по лицу. По утрам жительница принимала душ в ванной Марты, чистила зубы пальцем (зубные щетки увезли). Утро было лучшим ее временем, она всегда была радостна по утрам, никогда не выла. Выла по вечерам, в сгустившейся темноте, если забывала, где выключатель. Когда Марта увидела это впервые, не поняла, почему жительница задирает голову, широко открыв рот, и испугалась. Только по напряженной длинной шее догадалась, что жительница воет. Успокоилась: воет – значит, есть причины. Наверняка забыла, как включить свет. Иногда выла стоя, но чаще сидя на полу, обняв острые колени. Марта не знала, как напомнить ей, где выключатель.

Больше тревожила Марту привычка жительницы принимать ванну – ведь жительница не была особо аккуратной, и Марта боялась, что будут затоплены соседи снизу, в особенности после того как сама, забывшись в общем душе, залила нижний этаж. После ванны жительница не вытиралась и оставляла на полу мокрые следы, Марта иногда в них попадала и потом мучилась в мокрых носках – особенно неприятно, если она в это время как раз ожидала своей очереди в холодном казенном помещении – ноги мерзли. Даже в туалет жительница ходила, причем не закрывала дверь, что Марту сердило. Кремом для лица пользовалась, выдавливала за раз недельную норму, а уж как дезодорантом поливалась – Марта невольно начинала чихать. Но речи между ними не было, а если бы была, Марта попросила бы жительницу прежде всего убрать со спинки стула эту дурацкую Сережину кофту с пропаленным рукавом.

С тех пор как начались видения, Марта ни разу не звонила Наталье Семеновне, соседке с ключами. Нехорошо, но Марта, если вообще вспоминала о соседке, думала, что сегодня слишком занята или слишком устала, а ведь нужно идти в переговорный пункт, с мобильного слишком дорого, позвонит завтра, в конце концов – деньги Наталье Семеновне оставили, она должна быть довольна. Когда наконец решилась набрать номер, было не по себе – словно нарушала некий молчаливый договор. Больше всего Марта боялась, что соседка скажет: «Нормально, в порядке квартира у вас», – и все кончится, она больше никогда не попадет к себе домой.

«Все в порядке, давно туда к вам не заходила, не было времени. Цветы перенесла к себе, мне так удобнее». – «Ничего страшного, Наталья Семеновна, цветы себе забирайте, они нам не понадобятся, правильно, что перенесли. Кстати, я там, кажется, варенье на столе забыла… Открытое… Вы не могли бы глянуть, выкинуть, если что, а то тараканы сбегутся». – «На кухне у вас ничего не было, и азалию я вашу и оттуда забрала». – «Правильно, правильно забрали. Значит, не забыла».

Следующий разговор с Натальей Семеновной вышел неприятным. Соседка высказалась в том смысле, что, конечно, уважает решение Мартиной семьи покинуть родину, но не понимает, почему на ее и так больную голову должны быть переложены проблемы с их здоровых, и поинтересовалась, не считают ли они, что ее забота о квартире будет длиться вечно. Говорила, что идут квитанции, и как Марта ни пыталась разубедить ее – за все уплачено на полгода вперед, ответ был один: «Ничего не знаю, приезжайте и разбирайтесь сами, а я туда больше ходить не буду!» Марта ответила почти с облегчением: «Вот и хорошо, не ходите, ничего страшного, и на квитанции не обращайте внимания». Может, ей хотелось бы услышать больше: чтобы Наталья Семеновна жаловалась на звук шагов из пустой квартиры.

Но Мартина жажда намеков была удовлетворена другим телефонным разговором – с Аллой, историчкой из ее гимназии. Уже в удивленном: «При-и-ивет, ты, что ли?» – угадывалась смеющаяся недосказанность, а после «Как там у вас?» и мелкого перемывания косточек завучам Алла вдруг выдала: «А как твоя племянница? Что у нее? Привет передавай!»

Племянниц у Марты не было, списала на плохую связь, на то, что неправильно расслышала. Нет, здесь речь шла не о привете… Алла, сквозь эхо чужих разговоров, заикаясь от смеха, рассказала историю с «племянницей».