Продолжая движение поездов

«Представь себе… Часов семь, еще никого нет, кроме меня, приперлась эта твоя красавица, племянница… Тени до ушей, мини-юбка, каблуки метровые, при полном отсутствии лифчика… Спросила завуча, а Зиновьевны еще не было, тогда сказала, что она твоя племянница и хочет забрать твои книги. Ты же в самом деле почти все оставила. Ну я сижу со своими планами, дело не мое, как всегда на неделю задержала, а она на стуле ерзает. Потом я глянула – а она уже в столе твоем роется, я, конечно, выговорила ей, там же сейчас эта новенькая свои вещи держит, откуда мне знать, что там твое, а что ее. Но смотрю – уже пару книг взяла. Подожди, дальше круче. Потом другие пришли, я отвлеклась, ушла, а потом у меня на втором уроке окно было. Тут как раз Зиновьевна подтянулась, я вспомнила о племяннице твоей – а ее на месте нет. Ну нет так нет, а Зиновьевну вдруг осенило, что она на твой урок замену не поставила, потому что у новенькой этой, студентки, сессия как раз. Она меня схватила и в девятый Лешиной потащила, ты знаешь, терпеть его не могу, ее девятый. Подходим – тихо. Я уже тогда подумала, что что-то не так, открыли дверь… Представь, сидят они, как те первоклассники, руки на парте, и пялятся. А племянница твоя… Ты сидишь? Взобралась на стол, руки задрала и что-то им вытанцовывает… В своем намеке на юбку. Реакцию Зиновьевны ты представила, да? Слушай, а я хохочу – не могу остановиться, говорю Зиновьевне: “Мы ей благодарность должны объявить! Как класс держит – а! Я так не могу. Молчат!” Ну до истерики, слушай, смеюсь, и все. А она нас увидела – кивнула, со стола не спеша слезла, попрощалась вежливо и… и ушла, просто так себе мимо нас проплыла, взмахивая грудью. А у меня – аут, что за класс остался. Ты не представляешь. Я звонка, как второго пришествия, ждала. Передай племяннице пару ласковых от меня. Она у тебя, однако…»

«Алл, ну какая это племянница? Это сумасшедшая одна из нашего подъезда».

«Серьезно? – спросила после паузы. – А я думала…»

«Алл, у меня братьев-сестер нет, какая племянница?»

«Ну, я думала, двоюродная какая-нибудь. Слушай, а что теперь учебники? Жалко, унесла ведь. Они дорогие у тебя были».

«Я тебя умоляю, здесь они мне не понадобятся. Надо было этой студентке отдать. Новенькой».

Вернувшись в общежитие, Марта то садилась за стол, то подходила к окну. Ей катастрофически не хватало места, ей хотелось быть в квартире, по которой она могла бы ходить туда-сюда, в которой было бы много стульев, диванов и кресел, чтобы садиться и вскакивать. Стыд за жительницу, будто это она сама, всегда строгая и серьезная на уроках, светила трусами перед учениками. Но и подавленная, тайная радость оттого, что дом ее не пуст, и удивление, что жительница вот так запросто может появляться среди людей и даже быть принятой за племянницу, немного зависти – она сама еще не научилась так просто появляться среди местных людей и быть принятой за человека. Даже Сережа заметил волнение Марты, спросил, что случилось. Она, не ответив, ушла стирать.

Потом Марта перестала задумываться о жительнице, хотя видела ее почти постоянно. Иногда посреди ночи Марта внезапно просыпалась совершенно бодрая. Садилась в постели. Уйти почитать было некуда – кухня общая. Она сидела в темноте, не закрывая глаз, и быстро соскальзывала туда, где в ее старое окно сочился свет луны, вытягивая по стене тень ненужного гвоздя. Где жительница спала на ее с Сережей разложенном диване. В ее позе.

Однажды Марта проснулась так среди ночи. На тот момент отношения с мужем выровнялись, и длинный вечер, предшествующий этой ночи, они провели запершись в своей комнатке и занимаясь любовью. Так и заснули без одежды. Зевнув, осторожно высвободилась из-под Сережиной руки и тут же увидела жительницу на своем диване. Скинув одеяло, жительница растягивалась и сжималась, переворачивалась, извивалась. Как Марта ни старалась не понять, было очевидно, что жительница мастурбирует. Пошло, голо, азартно, в ярком лунном свете из окна. Движения были отвратительны, Марта отворачивалась, но видела все то же. Закрывала глаза, но видела.

Это ночное видение выбило из колеи. Дневное наблюдение за жительницей было, как прежде, приятным, но с этой ночи, как только муж обнимал Марту, она вспоминала о видении самоудовлетворяющейся жительницы, и отвращение пересиливало желание. Снова брак показался нелепым, ненужным сожительством с чужим человеком.