Продолжая движение поездов

Потом тихонько прокрались и спустились в шлюпку. Блестящая вода всколыхнулась, Мария потеряла равновесие, но отец не дал ей упасть, поднял и посадил на низкую скамеечку. Он быстро-быстро греб двумя веслами – мотор бы услышали. Мария показала язык гремящей музыкой яхте и сконцентрировала взгляд на убегающей по черноте лунной дорожке. Она загадала, что если не поднимет взгляд на луну, им удастся на этот раз сбежать. Ведь уже не впервые они пробуют. Хорошо, что мама очень пьяная. Мария упорно смотрела вниз, на проваливающиеся в скользкую темноту пятна желтой фольги, пока не заболели глаза; она не заметила, как закрыла их, потому что у нее заболела и голова тоже. Она ежилась и вздрагивала вместе с передвигающейся рывками шлюпкой и задремала, скрутив руки чуть ли не в узел, чтобы было удобно. Отец положил ей под локоть грязную подушку и с хрипом вздохнул. Облако наплыло на луну, и стало совсем темно.

Затем они долго шли по пологой земле, перекошенной равнине, заросшей репейником и колючими сухими травами. Когда Мария устала, папа взял ее на руки и понес. Она опять задремала, покачиваясь в запахе спирта и смородины. По пути он разговаривал сам с собой на непонятном Марии, но родном ему языке. Мария знала, что ее отец иностранец, но не знала, из какой именно местности он происходит, об этом мама не говорила и говорить не желала.

Пришли они в дом, стоящий на пустом месте, посреди пыльной наклонной бесконечности. Маленькое фанерное строеньице непонятного назначения, никак не огороженное. Там, внутри, горела лампочка с газетой вместо абажура, все вещи пахли сигаретным дымом, но накурено не было. Отец уложил Марию на жесткую кровать и сказал, что ей надо поспать. Его лицо казалось озабоченным. Ей понравилось здесь. На стенах висело три календаря: пяти-, шести– и девятилетней давности. На одном яркая девушка возле красного мотоцикла, на другом два щенка в корзинке, на третьем другая девушка, тоже в бикини. В доме было тепло.

Ей снилось продолжение того сна, который снился в танцевальном зале, когда она заснула нечаянно под неслышную музыку.

Тогда ей еще был двадцать один год и она утонула в мировом океане, а ее беловолосый жених был зарыт в землю, и в священный сосуд с их кровью (бокал) насыпали земли и стали ждать. Когда Марию обглодали морские твари, а жениха – земные, из земли пророс цветок, в чашечке которого спали два человечка – мужское и женское существа. Они проснулись и были очень злы на всех, но не могли никому ничего причинить, потому что были очень маленькие. Потом их отдали на воспитание одному праведному старику, и по мере того, как они росли, они становились все добрее и вежливее. Они не были детьми, а были маленькими взрослыми, поэтому не изменялись во время роста, а только увеличивались. Они доросли до двух с половиной метров и были очень красивые. Существа должны были полюбить друг друга и дать жизнь новому королю, но они не полюбили друг друга и разошлись, пошли разными дорогами. Несмотря на воспитание, в глубине души они еще были немного злы, уже не на всех, а на некоторых. Женское существо преподавало на факультете биологии одного ничем не примечательного университета, мужское служило в специальном морском подразделении.

– Боже мой, – услышала она сквозь сон; это был папин голос.

А потом другой голос, женский:

– Я что-то помню… Это напоминает мне что-то… знакомое. Я читала в одном журнале…

– Это температура, жар. Ей нужно жаропонижающее. У тебя есть?

– Но она совсем холодная.

У Марии не было жара, просто она говорила во сне.

Проснувшись, увидела склонившихся над ней отца и какую-то особу с серо-зелеными глазами и смуглыми скулами.

– Это твоя новая жена? – спросила сонным шепотом, переведя взгляд с особы на папу.

Он смутился, но быстро взял себя в руки и ответил:

– Нет, хозяйка дома. Спи, утром рано вставать. Мы поедем на автобусе.

– Хорошо, – сказала Мария и снова уснула.

Утром они с отцом встали до восхода солнца. Выходя, Мария заметила свернувшуюся на расстеленном в углу одеяле хозяйку дома, которая укрывалась пледом: лицо спрятала, а круглую спину с дорожкой позвонков оставила голой. Снова шли по заросшей колючей земле, и небо было такого же жухлого цвета.