Продолжая движение поездов

Они шли долго, Мария тщетно щурилась, выглядывая в пыли автобусную остановку или хотя бы дорогу, но на растянувшейся до острого горизонта плоскости ничего такого не было. Она уже начала подозревать, что отец обманул ее. Но зачем это понадобилось бы ему? Или он сам обманут? Но тогда почему так упорно идет дальше, хоть ему очень тяжело, с каждым шагом все тяжелей? Мария не видела его лица, потому что смотрела вперед, но слышала, с каким трудом он дышит. Ей тоже было тяжело идти в густом грязном воздухе, сонные мышцы приходилось при каждом движении уговаривать, они не хотели напрягаться. Но дышать могла. От папы исходил запах пота. Она любила запах отца, как запахи других близких людей, но сейчас он был навязчив. Мария уже начинала раздражаться и думать, что отец так же равнодушен к ней, как и мать. И все это придумал специально, в том числе свое мерзкое сопение. И она не нужна никому на свете.

Потом отец без предупреждения лег. Она услышала, что он перестал тяжело дышать. Наклонилась и увидела, что он умер.

Он упал как раз на границе, здесь заканчивались репейные лохмотья. Дальше росла обычная выгоревшая трава, которая скрипела под ногами. Мария испугалась и помчалась по этой бледной траве непонятно куда, бежала все дальше, пока не свалилась, так же, как он. И тогда обреченно подумала: вот она – смерть; смерть пахнет лекарствами и кислым, как рвота или понос.

Она лежала в жухлой траве, но не понимала, где лежит; видела измазанное текущее под сильным ветром небо и думала, что лежит лицом вниз, думала, что очень мутная река, в которую впадают сточные воды городов; она плывет на животе и спит, и лицо в жиже, и глаза в жиже.

Только когда трава заскрипела под ее весом, Мария поняла, что лежит лицом вверх и это небо проносится мимо нее. В воздухе над пустырем болтались рыжие клочья, несомое ветром перекати-поле. Вдруг Мария вспомнила, что папа умер. Она подтянула ноги к животу, перевернулась и уткнулась носом в землю. Земля пахла сыростью и мышкой. Мышка пробежала совсем рядом, Мария успела выбросить руку и поймать ее. Мышка отчаянно запищала. Мария погладила ее и заплакала. Она хотела положить мышку за пазуху и обогреть, ведь стало зябко, но мышка вырывалась изо всех сил, уж конечно, она порвала бы Марии ночнушку. Оставила в руках.

Мария поднялась на ноги и посмотрела вдаль. У самого горизонта она увидела неподвижное море. Они с отцом не ушли далеко. Со стороны моря дул ветер, он забирался под одежду и оцарапывал натянутую на ребрах кожу, рвал куда-то назад и спутывал волосы. Мышка уколола когтями руку, прижатую к груди. Слезящиеся глаза Марии были старше ее самой. Она еле вспомнила название этого места – долина Иосафата.

Было два солнца: одно опускалось в море, другое поднималось с противоположной стороны. То, что поднималось, было несколько крупнее и белее, может быть, и ярче.

Мария вздрогнула, потому что увидела старика, а она считала, будто никого кроме нее здесь нет; старик сидел на раскладном деревянном стульчике. Потом она заметила еще людей, целую толпу, даже две толпы: справа от стульчика были одетые в светлое, такие слабые – лучи восходящего солнца гнули их и кружили, а они все тянулись длинными руками к старику, невольно танцуя, становились расплывчатыми и таяли в солнце. Из раскрытых в блаженных улыбках беззубых ртов исходил успокаивающий свет.

Те, что левее старика, – четкие, сидели неподвижно на земле, укрывшись линялыми плащами от безжалостного ветра, который их сушил. Ветер высушивал тела настолько, что плоть становилась как пух, тогда ветер легко срывал мякоть со скелетов, а уже голые кости желтели, растрескивались и рассыпались. Но страдания не было на пропадающих лицах, только замкнутая упрямая задумчивость. Существование уходило очень тихо. Не было линии, разделяющей жизнь и смерть.

Мария смотрела сжав губы, все больше выкатывая глаза, а ветер дул в лицо все ожесточеннее. Что-то защекотало ноги, она опустила глаза и увидела полчища муравьев, движущихся в направлении моря, но не испугалась, что они съедят ее, потому что поняла – они уходят. Она заскучала по муравьям.

Когда одно солнце потухло за горизонтом, а второе поднялось высоко, обе толпы окончательно исчезли. На пустыре остался только дед. Онемевшая Мария подошла к нему. Что-то торжественное, но невыразимо печальное вырастало внутри озябшего тела. Это был Бог.

– У тебя никого не осталось, – сказала она ему.

Он кивнул в ответ.

– И у меня. Почему ты не дал им бессмертных душ, чтобы они и дальше шумели тут? Теперь они просто исчезли.

Старик очень долго молчал. Потом сказал:

– Я хотел. Но что я мог сделать, если душа выросла из их мозга, а мозг из тела, как цветок из стебля, а стебель из корня. Как извлечь из всего этого душу? Все равно что черепаху из панциря.

– Мне говорили, что ты всемогущий.

– Я думал. Я почти придумал. Но теперь уже поздно, все равно. И я не уверен, что получилось бы.

– А я думала, что души людей превращаются в звезды. Раздуваются на всю свою величину, горят себе дальше, что за жизнь не догорели.

Бог только печально покачал головой.