Продолжая движение поездов

Восемнадцатилетняя Мария, сидя за столом в своей пока не обжитой квартире, держала в руках письмо, и ей было грустно (она и не думала, что после похорон матери еще сможет грустить по мальчикам). Он подписался «альбинос», как Мария дразнила его в детстве. С маленькой буквы, и письмо было таким нежным, будто он тоже умирал, а не уходил от нее. Она давно ждала этого дня, этого письма, ждала с трепетом, приносящим страх… и блаженство. Разорвана нить. Два года державшая ее привязь. Детская дружба, первая ее настоящая связь. Первый роман. Два года ждала она этого письма. Пятнадцать лет, которые они знакомы, всегда ждала.

Бабушка, мама и мальчик. Люди, с которыми она провела свое детство и юность, теперь исчезли из ее жизни. Пуповина прошлого перерезана. Теперь Мария принадлежит только этому почти чужому городу.

Лишь одно воспоминание беспокоило ее: некое пятнышко на карте, некое место в городе, куда прошлой осенью она случайно забрела со своим (другом? женихом? любимым?) и где ни до того, ни после не бывала. Там она чувствовала себя особенно, будто в другом, наполненном смыслом и душой бытии, там верила, что между ней и беловолосым существует любовь. Она хотела вернуться туда, ее туда тянуло непрерывно, каждое мгновение. Это желание притуплялось повседневными делами, но когда она ложилась в постель, на грани сна и яви, оно вдруг врезалось во все клетки тела, выманивало из кровати, чтобы вести туда. Иногда она кричала, засыпая. Своего рода влюбленность. Мама советовала ей своего психоаналитика. Хорошая рекомендация от женщины, в цветущие тридцать семь совершающей растянутое на месяцы самоубийство.

Не преодолевая слабости, а витая вне ее и себя, почти наблюдая извне, Мария скомкала письмо и стала одеваться. На улице дул ветер, гул проникал сквозь стекла. Она накинула пальто.

Была осень, сухо и чисто, отошли уже листья, отошли плоды и люди. Отошла в сторону, обходя перегородившую тротуар белую машину.

Извне она видела, что телу неуютно на холоде, что губы покраснели и покрылись тонкой пленкой, а глаза расширились, слезятся. В кармане лежало немного денег, остатки жизни – пищи, тепла, света. Она с удовольствием сминала и расправляла купюры в кармане, щупала жизнь.

Люди кутались в одежду, и, как в кино, темные фигуры идущих ей навстречу приближались, наплывали. В какой-то момент поле зрения перекрывалось размытым изображением мимолетного лица и сразу же очищалось, и возникали новые стайки темных силуэтов прохожих, одинаковой величины.

На автобусе она проехала несколько остановок и вышла. Улицы показались едва-едва, но все же знакомыми, ровно настолько, насколько должны быть знакомыми лишь однажды виденные скрещения тротуаров. Значит, она шла правильно; все, абсолютно все было правильно.

Вне своего бредущего тела Мария падала в ночь, давно минувшую ночь своего одиннадцатилетия, когда утратила среди снов возможность повзрослеть по-настоящему. Пережив потери: дом, родители, теперь вот возлюбленный, – она не страдала, она безмятежно ждала, когда жизнь возместит убытки.

Непонятно, каким образом Мария пришла туда, куда хотела. Она увидела и вспомнила стену, не стену дома, а просто белую стену, построенную в тупике переулка, по которому она шла. Перекошенный мусорный бак находил опору в этой стене, другого практического смысла в ней не было. Две соседки перекрикивались через переулок – одна развешивала на балконе белье, другая грызла орешки, устроившись на подоконнике.

Мария поглядела на прищепки, из-за слезящихся глаз показавшиеся ей огромными, больше обеих соседок, прошла вдоль стены, обошла ее и попала в тот пункт.

Светловолосый молодой человек смотрел. Он был уверен, что увидит ее здесь. Она была в пальто. Он так и думал. Стянутые сзади волосы растрепались. Он так и думал.

Маленькая красивая девочка, которую он так любил раньше. Она шла очень близко к стене, будто боялась упасть и хотела, чтобы рядом было что-то, на что можно опереться. Хотя именно возле стены мокрая грязь была особенно скользкой, и он вздрагивал, когда ее нога проскальзывала. С навязчивой страстью она впитывала глазами все, что здесь было. Он так и думал.

Стена стояла на возвышении и загибалась под острым углом. Неужели хотели ставить такой дом? Фундамент измок, налился водой, в воду опустились палые листья коричневого цвета. Тогда, раньше, здесь не было утки, а теперь плавала серая худая утка. Вдалеке ультразвуком пролетали грязные осенние машины.

Мария прошла очень близко к нему, едва не задела его рукавом пальто, но не заметила. Он так и думал. Все же дыхание на миг прервалось от ее близости. Наклонилась неподалеку, возле лужи. Тронула красными от холода пальцами воду. Утка что-то сказала. Осенний ветер терся о стену и свистел. В открытых глазах Марии все отражалось, но не таким, как на самом деле. Небо в черных зрачках отражалось белыми пятнышками, удивленной тишайшей радостью.

Он увидел ступени первым, но она реагировала быстрее, и он, сохраняя тайну своего присутствия, остался на месте.