Продолжая движение поездов

И она вспомнила, как сидел на складном стульчике Бог в ночь ее одиннадцатилетия. Не задумываясь, она повторяла вчерашний маршрут в обратном направлении. В картонных коробках досыпали облепленные вшами бездомные дети. На лавочке сидел одноногий бомж и улыбался восходящему солнцу, окрасившему заросшее лицо нежно-розовым цветом. Машины еще не выехали из гаражей.

Море штормило сильнее, чем накануне.

Мария резко остановилась, поравнявшись с членами общества «Жизнь». «Они круглые сутки здесь, получается?» – почему-то со злостью подумала она. Жизневцы стояли тесной группкой, уже голые, некрасивая кожа их была покрыта пупырышками, и они очень напоминали охлажденных кур из супермаркета.

– Какие же неприятные люди! – громко сказала она. В утренней тишине фраза прозвучала странно, тем более что у Марии не было даже предполагаемого собеседника. Жизневцы сплотились еще теснее и недобро покосились на нее.

– Лучше поглядите на меня! Как должно быть! – выкрикнула Мария.

В почти сексуальном возбуждении скинула пальто и все, что на ней было, открыв себя – стройную, гибкую и смуглую. И, как в шампанское, ударилась в ветер с ледяными брызгами, чтобы тут же забыть о жизневцах. Смеясь, она упала в совсем теплую волну, которая закрутила, и вернула, и снова подняла в пене. Мария вдохнула соленые брызги. Смех перешел в кашель. Она попробовала выплыть.

Мария подняла голову. Опять снилось море. Пока спала, отдавила подбородком руку, теперь болит вот. Посмотрела перед собой. А… гости противные и пьяные все еще танцуют, а что музыки нет, им все равно. Наклюкались, в голове теперь у каждого своя песня гудит. Зачем маме понадобился этот спектакль? Им же всем нет дела до того, что у Марии день рождения, одиннадцать лет, натащили гигантских плюшевых уродов, как для пятилетней, и забыли. Ну и ладно. Бог с ними. А она пока отдохнет от Него. И от ночи рождения. Мария зевнула, потянулась, положила голову на сложенные на столе руки и снова заснула.

Блаженные в этом городе. Рассказ

В этом сумрачном старинном городе, полном соборов и церквей, так сложно найти Бога. Храмы разные: есть католические, есть евангелические, они тяжелы, как эти два слова. Их так много, что, где бы ни находился молодой человек, он видит хотя бы один собор или одну церковь, и каждая мокрая каменная башня навевает грустные мысли о смерти.

(Но, может быть, в редкий солнечный день, когда башни высыхают и становятся светлыми, и камень их легок как пух, может, в этот день, когда каналы журчат ласково, играют отражением неба, когда деревья щекочут плечи соцветиями, может быть, он встретит своего ангела…)

Храмам тесно, они расположены так близко друг к другу в этом городе, что иногда кажется – между ними не протиснуться, только воде позволено течь, только монашки в черных с белой окантовкой одеяниях проходят спокойно и расслабленно, будто вокруг есть пространство. В этом лесу храмов святые строения теснят друг друга так же, как деревья в обычном лесу, и так же, как деревья, тянутся к солнцу, к небу, потому что там Бог, и так же не дотягиваются. Движение башен вверх стремительно и отчаянно, но они заслоняют друг другу свет, как кроны, и меньшие чахнут. Как деревья, они воздвигались годами, втягивая в себя все, что нащупывали корнями: соки земли, полые оболочки насекомых, останки зверей и растений; насыщая клетки кладки по́том и верой своих строителей, их светлым вдохновением, их соленой смертью. Росли, росли веками.

Внутрь себя соборы тянут свет, но не любой: на страже света искушенные витражи, которые знают, какую часть спектра положено пускать, какую – нет. Они впускают только живой свет, и свет этот приподнимает вошедшего под купол, качает в жидких лучах, среди искр, в божественной колыбели – нет большего покоя, чем в ней.

В этот редкий солнечный день вытянутые тени башен ложатся на тротуары, на простых прохожих с их простыми мыслями в головах, покрытых простыми волосами. Или завитыми и окрашенными волосами. Иногда это мысли о том, что дальше сделать с волосами – перекрасить? подстричь? сбрить? Или о машине, которой нужен техосмотр, о филиале банка, в котором можно снять деньги с карточки, или об Иммануиле Канте – был он или не был инопланетянином и, если не был, зачем настаивал на том, что моральные законы действительны не только для людей, а для всех разумных существ? Или имел в виду Бога, ведь для людей эти законы все равно что недействительны… Головы, наполненные бродячими мыслями, не замечают тени башни – руки Бога, осторожно гладящей их по мыслям.