Продолжение следует...

— Оставьте своё «не знаю»! — кипятился Поляков. — Вы думаете, я не догадываюсь, для чего вы это сделали? Хотите, чтобы вас отчислили из школы, судили и отправили на фронт? Но поймите: на фронт с позором не идут! И знайте: всем останется, всем достанется! Где патроны?

— Не знаю.

— Я должен буду подать рапорт о вашем поступке...

— Подавайте.

— А я не подам... Я подниму сейчас батарею и прикажу учащимся найти ваши патроны.

Так он и сделал. Мы искали эти патроны долго. Руками перебирали снег, целые сугробы, и во время этого занятия к Полякову подошёл офицерский патруль из гарнизона. Командир патруля поинтересовался:

— Что тут происходит?

Сергей Александрович ответил:

— Часы обронил один курсант. Товарищи ищут...

Все пять боевых патронов были найдены.

...Жив ли Владимир Рычков? Что с ним произошло? Как сложилась его судьба? Я искал с ним встречи. И она состоялась.

Владимир Рычков живёт в Москве, в районе Сокола, в доме, который он сам построил. После войны он окончил архитектурный институт, проектировал дома на Октябрьском поле и в Ховрино, строил посёлки, научные институты на Урале и в Казахстане и перестраивал здание... нашей спецшколы. Под больницу. Больница в нём расположена и поныне. А Рычков сейчас — главный специалист архитектурно-планировочного управления столицы.

— Володя, в сорок втором ты хотел, чтобы тебя немедленно отправили на фронт. Ты выбросил тогда в снег патроны. А старший политрук Поляков кричал: «Всем останется. Всем достанется». Что тебе осталось и досталось?

— В общем, порядочно. Два раза тяжело контужен. По госпиталям поваляться пришлось. После контузии пропал слух, лишился сна, слуховые галлюцинации появились. Вылечили. В сорок пятом демобилизовали, дали третью группу. Но повоевать мне, несмотря на контузии, пришлось немало.

— На какой фронт ты попал?

— На Калининский. Весной сорок третьего. Солнце, лужи. Я иду по дороге к передовой, вижу: солдат убирает трупы с обочин. Они вмёрзли в землю. Он обвязывает их верёвкой и выдёргивает из земли с помощью лошадёнки... Пришёл в дивизион — там обед, меня угощают. А я есть ничего не могу. Потом возник бой, и у меня появился аппетит. Служил я в 270-м пушечном артполку.

— Ты попал в этот полк один или с кем-то из наших?

— Вместе с Володей Пысиным и Лёшей Куликовым.

— С Лёшей Куликовым, с запевалой? Мне говорили, что он убит...

— Убит. На моих глазах, сидели в одном блиндаже... Я сам хоронил его, сам катил на его могилу валун. Это было в Литве, близ мызы Приекуле. Несколько лет назад я был там, искал могилу Куликова — не нашёл, убрали валун. Память меня подвести не могла. В Латвии, километрах в тридцати от Либавы, я нашёл нашу бывшую траншею. Стала мелкой-мелкой. И старую иву, посечённую осколками, разыскал. Это всё места, о которых много можно вспомнить. Был я тогда начальником разведки дивизиона...

А нашего старшего политрука, ныне гвардии полковника запаса С. А. Полякова, я тоже встретил: навёл справки, узнал, что он живёт в Симферополе, и поехал к нему в гости.

Мы расстались с Сергеем Александровичем летом сорок второго — двадцать семь лет назад. Смотрю на него — такой же энергичный, бравый, подтянутый.

Пришёл ко мне в гостиницу с работы, и мы отправились к нему домой.

Я узнал, что его боевой путь пролёг от Киева до Берлина. Служил заместителем командира полка гвардейских миномётов — «катюш», заместителем командира отдельного артдивизиона. Из армии уволился в запас, будучи секретарём партийной комиссии дивизии. Имеет много наград — орден Красного Знамени, два ордена Отечественной войны, две Красных Звезды. А в старой папке в книжном шкафу хранятся листочки с благодарностями за взятие Варшавы, Штаргарда, Штепельнитца, Дойч-Кроне, Наугарда, Польцина.

Сидели мы с Сергеем Александровичем, вспоминали давнее, но не ушедшее. Оно никогда не уйдёт! Тем более для меня. Поляков был первым моим командиром, первым любимым командиром. Я работал под его началом, будучи секретарём комсомольской организации спецшколы, к нему я шёл за советом, у него учился, и роднее его рядом никого для меня не было.

Зимой 1942 года в Москве умер мой отец. Сергей Александрович прочитал тогда телеграмму, сказал:

— Хочешь домой съездить? Деньги на дорогу туда и обратно дам. Без отдачи. Только путь из Сибири в Москву дальний. Сейчас особенно. На похороны не успеешь. Мать, конечно, обрадуется тебе, но ведь ты всего на несколько дней. Слёзы при встрече, слёзы при расставании. И занятий пропустишь много. Но смотри, решай сам.

Денег брать у Полякова я не хотел, тем более незадолго до того случайно узнал: летом 1941 года, когда лагерная библиотека вернулась вместе с нами в Москву, в ней обнаружили недостачу. Библиотека в лагерях была отдана на моё попечение. Картотеку я вёл аккуратно, кому выдавал книги — записывал и понять не могу, почему эта недостача возникла. Деньги внёс старший политрук. Мне об этом стало известно только несколько месяцев спустя, в Ишиме. И то не от Полякова.