Продолжение следует...

...Бывая в Москве, всматриваюсь в лица прохожих, всматриваюсь в людей, стоящих на эскалаторах метро: может, встречу фронтовых знакомых. Но нет. Слишком много погибло.

Самый большой для меня праздник — 9 Мая. В этот день я веду своих детей к братской могиле. Провожу митинг. Первое слово — моё. Кладём венки на могилу, а я мысленно кладу цветы на могилы наших с Вами друзей и однополчан. И не стесняюсь слёз, которые не могу сдержать.

А потом мы, военные девчата, собираемся и отмечаем День Победы. И поднимаем бокалы за чистое небо, за счастье наших детей. А у меня их двое: дочь Вера окончила пединститут, сын Юра перешёл в 8-й класс. Муж — энергетик колхоза.

После демобилизации работала в Мценске в одном из учреждений, а в 1948 году перешла в школу, и вот леплю человечков, сею в души их любовь к Родине, все добрые человеческие чувства, стараюсь вырастить их похожими на наше поколение хотя бы патриотизмом... А до меня добраться так... Сообщите, когда ждать...»

Я послал ответ и отправился в дорогу почти вслед за ним, рискуя тем, что обгоню почту. Но этого не случилось. Письмо пришло вечером, а я приехал в Подберёзово утром. И Люба тогда сказала:

— А я всю ночь не спала. Когда же начали ходить автобусы, села у окна. Остановка — напротив моего дома, и, пока приехавшие не вышли из-за машины, я вижу только их ноги. Смотрю: сапоги, сапоги, бутсы, кеды. Когда же ботинки?

Мы встретились так, как встречаются давно не видавшиеся фронтовики — люди, огнём крещённые и потому бесконечно родные. Как водится, поначалу беседа была беспорядочной и строилась на одних вопросах: «А помнишь? А помнишь?»

— Помнишь, Люба, какой ты была отчаянной девчонкой?

— Помню. Везла я однажды тяжелораненого на подводе, а навстречу — колонна, заняла всю дорогу, и мне не пробиться. Подбежала я к полковнику — на обочине дороги стоял, — прошу, чтобы пропустили. А он: «Не по форме ко мне обращаетесь, сержант. Обратитесь по форме». А я говорю: «Не могу по форме: у меня человек умирает». Ну, он тут же дал мне сопровождающего офицера, и кое-как эту колонну растолкали, пропустили нас. А кричала я на фронте только один раз. Это когда капитана Исакова ранило. Прибежала в этот лес, смотрю: погром какой-то, палатка изодранная валяется и капитан на земле лежит. С ним только его ординарец. А солдаты все по ровикам прячутся. Я кричу: «Черти, чего разбежались? Помогите! Нам одним капитана не поднять!» Рослый он был, помнишь?

— А знаешь, почему солдаты по окопчикам разбежались? Вокруг были немецкие автоматчики...

— Ах так? Я и не знала... — Любовь Семёновна молчит, потом говорит: — Какая там отчаянная, стеснительная я была. Не поверишь, первое время в полку голодная ходила. Как санинструктору, мне полагалось снимать пробу на батарейных кухнях. Что такое проба? Ложка того, ложка другого — и всё. Сниму пробу на одной батарее, иду на другую. А стыдно сказать, что голодная. Так было до тех пор, пока старшина вашей «девятки» не сказал: «Ты что, как принцесса, всё с ложечки слизываешь? Ешь по-настоящему. В других батареях снимай пробу, а к нам обедать приходи. И без тебя за стол не сядем».

А у меня на языке всё время вертелся вопрос: почему из военкомата сообщили, что она дважды ранена? Когда ранена? Ведь мы были два года вместе, в одном дивизионе, и о Любкиных ранениях я ничего не знал.

— А я скрывала, — ответила она. — Ты же сам вспомнил в книге мои слова: «Меня не убьют. Я вечная». А какая же вечная, если раненая?

Оказывается, первый раз Любу ранило в Запорожской области под селом Балки — в бедро, в бок, в живот. Разрывом снаряда. Хотели отправлять её в госпиталь, но она так протестовала, что её оставили в полковой санчасти. И друзья-медики по её просьбе никому не говорили, что она ранена. В дивизионе было известно лишь, что санинструктора временно откомандировали на работу в санчасть. А второе ранение было под Ужгородом — в обе руки. Тоже в санчасти скрывалась как отозванная. Потом появилась с забинтованными руками.

Те повязки на руках я помню. Но ведь тогда она говорила: «На кухне ошпарила». Правду я узнал только сейчас. И только потому, что из военкомата написали: дважды ранена. А так и жила бы во мне легенда, придуманная Любкой самой о себе: «Я вечная». На фронте эта легенда свою роль играла. И может быть, какой-то солдат говорил товарищу: чего, мол, бояться? У кого какая судьба. Вон Любка — баба, а её ничего не берёт.

И ещё я узнал: всю войну Любови Семёновне было известно, что её семью — мать и сестёр — немцы уничтожили. И только в сорок пятом старшая сестра Тамара сообщила: живы.

А судьба самой Тамары, тоже комсомолки и тоже учительницы, сложилась тяжело.

8 марта 1942 года «Комсомольская правда» написала, что она погибла при выполнении боевого задания. Но в действительности она чудом избежала смерти.