Продолжение следует...

Мне вспомнились документы борьбы царских сатрапов с марксизмом в гостинице «Краковия», когда мы с Феликсом Дерецким вернулись с бывшей Любомирской улицы и делились мыслями об увиденном.

Не знали в сорок пятом раненые офицеры, что совсем близко, рядом с их госпиталем, стоит такой знаменитый дом. И ещё знаменитый дом и в нём музей есть в Кракове на улице Польной. А в двух-трёх часах пути от города — Поронино.

Теперь в Кракове появилось ещё одно ленинское место: построенный с помощью Советского Союза металлургический комбинат имени Лепина — символ могущества новой, народной Польши.

А вечером мы с Феликсом пошли в кафе, которое находится в каменных сводчатых подвалах под массивной башней бывшей ратуши.

В подземелье на тяжёлых грубых столах горят плошки с маслом, свечи.

Официантки в платьях давних веков подают вино, кофе, чай, пирожные. И играют цыгане на скрипке, как совсем недавно в Будапеште.

В Будапешт я приехал гостем журнала «Лудаш Мати». Ездил по стране с заместителем его редактора Дьёрдем Фельдешем.

Фельдеш — коммунист, человек доброй, большой души и горячего, щедрого сердца. Мы подружились с ним во время его приездов в Москву. Он любит нашу страну, знает и любит наших людей. Впервые их встретил тогда, когда однажды тёмной фронтовой ночью поднялся из окопа и с оружием перешёл на сторону Советской Армии.

— Ты ведь на войне в этих местах был? — спросил он.

— Да.

Первые две венгерские деревни, которые я запомнил, назывались Торниашнемети и Гидашнемети. Ньиредьхазу знаю. Помню, как я провёл ночь в доме хозяина мельничного комбината. Помню, как однажды вёл колонну нашей бригады по равнине. Выступили поздно вечером. Моя «девятка» шла головной. Начальник штаба бригады сказал: «Времени мало, утром в семь ноль-ноль колонна должна выйти к перекрёстку таких-то дорог. Жмите напрямик, через поля. По компасу!» Всю ночь кружила метель, снег залеплял фары тракторов. Я волновался: как бы не ошибиться в направлении. В семь утра ни разу не остановившаяся за ночь колонна вышла в назначенный квадрат, отклонившись от перекрёстка дорог всего на двести метров.

После измучивших нас гор равнина, даже вьюжная, казалась раем. Главное, никуда не надо карабкаться.

А равнину мы увидели ещё осенью, с Карпат. Гладкая как стол. Десятки деревень, скирды сена... Идиллия!

Ахнули батарейцы от восторга, увидев такую красоту!

Но первое моё знакомство с Венгрией началось с пластинки «Серебряные листья падают с дрожащих берёз». С той пластинки, что вместе с «Викторолой» подарила нам под Ужгородом словацкая семья. И мы возили её по фронтовым дорогам на прицепе со снарядами. Она лежала в ящике в стружках...

«Серебряные листья падают с дрожащих берёз». А на дворе тогда тоже стояла осень, и тоже падали листья. И по крышам домов и оголённым виноградникам безжалостно хлестал холодный дождь.

Очень понравилась бойцам эта нежная, сердце щемящая, человеческая музыка. И тогда Маликов сказал:

— Хорошая у мадьяр музыка! Вот только если бы их не погнали против нас...

Поведал я Фельдешу историю с пластинкой и не знал, конечно, что история будет иметь продолжение. Через день или два он пригласил меня вечером в будапештский ресторан. В ресторане на невысокой эстраде играл оркестр — шесть молодых цыган во главе с пожилым седовласым маэстро.

Когда мы сели за столик, маэстро подошёл ко мне, взмахнул смычком — и заплакала, зарыдала скрипка... «Серебряные листья...»

Это было для меня так неожиданно, что в первые секунды я замер, оцепенел, а потом всё завертелось и поплыло в глазах. И нет столиков, и нет ни люстр, ни окон, ни эстрады. И я уже там — в той осени. В тех дождях. В маленьком полуразбитом доме. Среди своих бойцов.

Плачет-рыдает венгерская скрипка. А за стенами совсем недалеко с тяжёлым треском рвутся немецкие снаряды. И в алом от пожаров небе висят на парашютах «фонари».

...Оказывается, Фельдеш ещё днём побывал в этом ресторане, предупредил музыкантов, что мы приедем, и попросил их исполнить старую, забытую мелодию. Они её помнили.

А потом он приготовил мне ещё один сюрприз.

Я приехал на будапештский аэродром, чтобы лететь в Москву. Но ни около аэровокзала, ни в зале регистрации, ни в холле, где пассажиры ждут своего рейса, Фельдеша я не увидел.

Забеспокоился: что произошло? Ведь он хотел проводить меня. Объявили посадку, и мы, отлетающие, вышли на поле, к самолёту.

Когда я был уже в нескольких шагах от трапа, услышал за спиной шум. Оглянувшись, увидел Фельдеша, который спорил с администраторами, пытаясь прорваться к самолёту.

И всё-таки прорвался, подбежал ко мне и сунул в руки узкую квадратную картонную коробку.

— Извини, что запоздал, — возбуждённо сказал он. — Только что привезли. Десять дней по всей Венгрии искал. Наконец-то друзья в Секешфехерваре нашли...

— Что это?

— Увидишь, услышишь.

Это была та самая пластинка старого, довоенного образца «Серебряные листья падают с дрожащих берёз».

И теперь играет в моём доме венгерская скрипка.

Поёт тонко и нежно. То плачет она, то притихает, просто грустит, и в этой грусти — раздумье и прощальная торжественность.