Продолжение «Тысячи и одной ночи»

И потому визирь почувствовал, как возросла его уверенность. Он понял, что чудесный поворот судьбы собрал в кофейне трех дервишей и дал ему услышать рассказы, которые были напрямую связаны с его положением. Из них вытекало, что он не совсем лишился милости халифа, как ему думалось, а по-прежнему оставался его визирем, на что указывали три буквы, ДБВ, упомянутые одним из дервишей.

Джафар направился к Шебибу домой и всем своим видом показал, что доволен услышанным за день, но не стал вдаваться в подробности, чтобы не заставлять краснеть скромного друга.

Подчиняясь звезде, положение которой ему так хорошо описали, визирь решил и дальше скрывать свое имя и местонахождение, не желая каким-нибудь опрометчивым поступком нарушить предуготованный ход вещей. И поскольку улицы Дамаска способствовали его просвещению, он счел, что ему следует продолжать свои столь полезные и приятные прогулки и по-прежнему выходить на улицу только переодетым до неузнаваемости.

Однажды в нестерпимо жаркий день Джафар торопливо возвращался к Шебибу по кривым дамасским улочкам. Хотя он сделал большой круг, ему казалось, что до дома осталось не больше трех-четырех сотен шагов. Внезапно не привыкший к столь быстрой ходьбе визирь начал задыхаться. Тут он заметил удобную мраморную скамью, которая стояла под своего рода портиком: Джафар присел на нее, желая перевести дух, и достал из-за пояса платок стереть пот с лица.

И увидел он прямо перед собой величественный дворец с двадцатью шестью колоннами и двадцатью четырьмя окнами. Каждое окно украшал балкон с цветами и зеленью, и каждый из них отличался неповторимым своеобразием.

Визирь любовался этим восхитительным зрелищем, как вдруг одно из окон распахнулось, и в нем показалась шестнадцатилетняя девушка дивной красоты с фарфоровым кувшином в руках. Визирь в жизни не видел ничего прелестнее.

«Да, — подумал он, — всем известно, что луна и солнце трижды скрылись с небосвода ради Мухаммада^{92}, ибо он был истинным светочем земли нашей, но теперь я склонен верить, что летописцы обманули нас. Светила мира только дважды уступили нашему Великому Пророку право озарять этот мир, они несомненно ждали рождения этого прелестного создания, что явилось очам моим, дабы воздать ему почести своим третьим затмением».

Пока Джафар предавался первым восторгам, юная особа поливала цветы, и, казалось, они оживали от одного лишь предвкушения животворной влаги.

Но вот красавица закончила поливать, притворила окно и исчезла.

Визирь ждал, что она вот-вот захочет полить оставшиеся цветы и снова предстанет перед его глазами, но так и не дождался: вытянув шею, он сидел на одном месте с разинутым ртом, не сводя глаз с окон дворца, в котором скрылась та, что его околдовала. Ночь застала Джафара в том положении, в коем триста лет пребывал Алилкаф[17] после того, как узрел великолепную райскую птицу, возвестившую приход Мухаммада^{93}.

Страсть настолько захватила Джафара, что он, возможно, провел бы так всю ночь, если бы неожиданно появившийся Шебиб не вывел его из оцепенения.

Благородный хозяин вышел из дома, в котором жили его жены. Этот дворец и тот, в котором он обычно принимал гостей, разделяли сады. Шебиб обеспокоился тем, что его гость задерживается дольше обычного; предположив, что с Джафаром что-то случилось, он переоделся, дабы ничто не помешало ему в поисках, вышел в сад через заднюю дверь и тут же наткнулся на визиря. Тот сидел, поглощенный своими мыслями, и неотрывно глядел на окна дворца.

— Что ты здесь делаешь, друг мой? — спросил Шебиб. — Я испугался, не приключилась ли с тобой беда.

— Я много ходил сегодня и устал, — отвечал Джафар. — Мне попалась эта скамья, и я присел отдохнуть.

— Пойдем домой, там будет удобнее.

Визирь попытался встать, но некие чары словно пригвоздили его к скамье, и собственное тело показалось ему слишком тяжелым, чтобы покинуть место, к которому была прикована его душа.

Однако, собравшись с духом, он скрыл от Шебиба свое смятение и последовал за ним. Джафар не мог ни говорить, ни радоваться превосходному ужину, приготовленному для него, ни насладиться упоительным вечером, хотя Шебиб старался изо всех сил, дабы приумножить его очарование[18]. Джафар улегся в постель в совершеннейшем расстройстве, которое весьма обеспокоило его великодушного друга.

Ночь не принесла успокоения: визирь и не надеялся на то, чтобы заснуть хоть на мгновение или просто отдохнуть. От волнения он ворочался в постели, не находил себе места, и было ему неудобно так, будто он продолжал неподвижно сидеть на мраморной скамье.

Ночные тревоги отразились на лице Джафара. Войдя утром к нему в опочивальню, Шебиб нашел его в страшном волнении, с горящими глазами и бледным как смерть. Хозяин дома тут же велел привести врача, который слыл человеком весьма проницательным и не замедлил это доказать.