Продолжение «Тысячи и одной ночи»

Шамфор^{451} прочел нам кое-какие из своих непристойных богохульных сказок, и светские дамы выслушали его, даже не подумав стыдливо прикрыться веером. Дальше — больше: целый поток острот низвергся на религию, вызывая восторженные аплодисменты. Один из гостей встал и, подняв стакан с вином, провозгласил: «Да, господа, я так же уверен в том, что Бога нет, как и в том, что Гомер был дурак!» Казалось, он и впрямь убежден и в том, и в другом. Заговорили о Гомере и о Боге. Нашлись, впрочем, среди гостей такие, что отозвались хорошо об обоих.

Затем беседа сделалась серьезнее: собравшиеся рассыпались в похвалах Вольтеру, который произвел революцию, и порешили, что это и есть наипервейшая его заслуга: «Он задал тон своему времени, заставил читать себя и в лакейских, и в гостиных!»

Один из присутствующих рассказал, покатываясь со смеху, как его парикмахер, напудривая ему букли, преважно заметил: «Видите ли, месье, хоть я всего лишь жалкий лекарь-недоучка, я — атеист не хуже иных прочих».

Отсюда последовал вывод, что революция не заставит себя ждать, — ведь совершенно необходимо, чтобы суеверие и фанатизм уступили место философии: все принялись высчитывать, когда именно грядут события и кто из собравшихся доживет до царства разума. Самые старшие из нас сетовали на то, что не успеют увидеть его, молодые радовались вероятности узреть сей триумф, особливо же превозносили Академию за подготовку великого труда^{452} и за то, что она стала средоточием, центром, символом свободомыслия.

И лишь один из гостей не принял участия во всеобщем веселии — напротив, слегка даже подтрунивал над нашим энтузиазмом: то был Казот, весьма любезный и оригинальный господин, но, к несчастию, веривший в бредни иллюминатов. Забегая вперед, скажу, что он вскорости прославился героическим своим поведением.

Взяв наконец слово, он заговорил в высшей степени серьезно:

— Господа, будьте довольны, желание ваше исполнится, вы все увидите эту великую, потрясающую революцию. Вам ведь известно, что я немного пророк, — так вот, повторяю вам: ВСЕ ВЫ ЕЕ УВИДИТЕ.

Ему отвечают избитою фразою:

— Для этого не нужно быть пророком!

— Согласен, но, думаю, нужно все-таки немного быть им, чтобы заглянуть чуть дальше в будущее. Знаете ли вы, что воспоследует в результате этой революции, которую вы ожидаете с таким нетерпением? Что она принесет вам вначале и что произойдет потом — неизбежно и в самом скором времени?

— А нуте-ка, послушаем! — воскликнул Кондорсе^{453}, как всегда, недоверчиво-грубым тоном. — Интересно, что такого может предсказать философу пророк?

— Вы, господин Кондорсе, умрете на соломе в темнице от яда, который «счастливые» события того времени заставят вас постоянно носить при себе и который вы примете, дабы избежать секиры палача.

Присутствующие встретили эти слова ошеломленным молчанием, но, вспомнив, что наш бравый Казот часто грезит наяву, расхохотались от души.

— Господин Казот, предсказание ваше куда менее забавно, нежели ваш «Влюбленный дьявол», и какой черт вбил вам в голову эту самую темницу, яд и палача? Что общего имеют они с философией и царством разума?

— Да как раз об этом я вам и толкую: во имя философии, человечности и свободы вам предстоит погибнуть при торжестве разума, и то будет именно царство разума, ибо оно воздвигнет ХРАМЫ РАЗУМА, — более того, во всей Франции в это время останутся одни только ХРАМЫ РАЗУМА.

— Черт возьми! — воскликнул с саркастическим смехом Шамфор. — Уж вы-то не окажетесь в числе жрецов такого храма!

— Надеюсь, что нет; однако вы сами, господин Шамфор, как раз и станете одним из них, и весьма достойным, ибо вскроете себе вены двадцатью двумя ударами бритвы, хотя умрете от этого лишь несколько месяцев спустя.

Присутствующие переглянулись и вновь рассмеялись.

— Ну а вы, господин Вик д’Азир^{454}, не вскроете себе вены сами, но после невыносимого приступа подагры заставите других отворить вам вены, причем для верности шесть раз подряд за один день, и скончаетесь следующей ночью. Вы, господин де Николаи^{455}, умрете на эшафоте. Вы, господин Байи^{456}, на эшафоте…

— Ну, слава Богу! — воскликнул Руше^{457}. — Кажется, господин Казот решил разом покончить со всею Академией, подвергнув ее членов пыткам и казням. Благодарение Небу, я…

— Вы? Вы также умрете на эшафоте.

— Ну надо же придумать такое! — вскричали собравшиеся. — Он как будто поклялся истребить всех подряд!

— Но это не я поклялся…

— Стало быть, нас поубивают турки или татары? Но даже и они не способны…

— Вовсе нет, господа! Ведь я же сказал: вами будет править только философия, только разум. И все те, кто погубит вас, будут философами: с утра до ночи они станут произносить речи подобные тем, что я выслушиваю от вас уже целый час. Они повторят все ваши максимы, процитируют, подобно вам, стихи Дидро и «Деву»^{458}…

Слушавшие перешептывались:

— Да ведь он безумец (ибо Казот сохранял полнейшую серьезность, говоря все это). Неужто вы не видите, что он шутит, — всем известно, что ему нравится приправлять свои шутки мистикой.

— Верно, — согласился с ними Шамфор, — однако чудеса его что-то слишком невеселы, это юмор висельника. Но скажите, господин Казот, когда же сбудется ваше пророчество?

— Не пройдет и шести лет, как случится все мною предсказанное.

— Вот так диво! — сказал на сей раз я сам. — Но что же вы меня-то пропустили?

— О, вас действительно ожидает диво, и диво необыкновенное: вы станете христианином.

Громкие восклицания встретили эти слова.

— Ага! — обрадовался Шамфор. — Ну, теперь я спокоен: ежели нам суждено погибнуть, когда Лагарп обратится в христианскую веру, мы смело можем рассчитывать на бессмертие.

— Что же до нас, женщин, — вмешалась тут госпожа герцогиня де Грамон^{459}, — то мы счастливее мужчин: революции нас вовсе не касаются. То есть я хочу сказать, что, даже если нам и случается как-нибудь принять в них участие, нас за это никогда не карают, ведь мы — слабый пол.

— Пол ваш, уважаемые дамы, на сей раз не защитит вас: пусть даже вы ни в чем не станете принимать участия, с вами поступят точно так же, как с мужчинами, без всякого снисхождения.

— Да что вы такое говорите, господин Казот! Уж не конец ли света вы нам пророчите?!

— Этого я не знаю. Знаю лишь, что вас, госпожа герцогиня, привезут на эшафот вместе со многими другими дамами в тележке палача, со связанными за спиной руками.

— Ах, вот как?! Ну, в таком случае, я надеюсь, что меня хотя бы посадят в карету, задрапированную черным.

— Нет, сударыня, еще более знатные дамы, чем вы, будут доставлены к эшафоту на простой телеге и им, как вам, свяжут руки за спиной.

— Более знатные, чем я? Ах, скажите! Значит, принцессы крови?

— Еще более знатные.

Тут собравшиеся дрогнули, лицо хозяина омрачилось. Все начали находить, что шутка становится слишком опасною.

Госпожа де Грамон, стараясь разрядить обстановку, не стала просить разъяснений и лишь весело промолвила:

— Вот увидите, он мне даже исповедника не оставит!

— Нет, сударыня, исповедника не будет ни у вас, ни у кого другого. Последний казнимый, кому будет дарована такая милость, это…