Читаем Продолжим наши игры+Кандибобер полностью

Продолжим наши игры+Кандибобер

— Совершенно верно. И вместо него назначили меня. Да, меня. Завтра будет общее собрание. Говорю это для того, чтобы предостеречь от лишних расходов и, как говорит наш общий знакомый, прочее подобное. Ведь теперь вы будете получать несколько меньше… Нонна Антоновна завтра утром, до вашего прихода на работу, вывесит приказ о возвращении Бабича на прежнюю должность. Ваши куклы, естественно, исключены из плана как слабые в художественном отношении. Да, а Ваньку-встаньку мы все-таки выпустим. Если хотите, могу поручить вам разработку пресс-формы. Как видите, он живуч, Ванька-то… Для утешения могу сказать, что амбарной книги не будет и вам не нужно каждое утро расписываться в ней. Можете даже опаздывать… Иногда. Я разрешаю. Если, конечно, будете справляться с планом. Так что продолжим наши игры. Не возражаете? Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — отвечаю машинально, так, будто этот разговор состоялся на самом деле.

Кладу трубку на место. Потом поднимаю, слушаю. Гудок. Так и должно быть. Гудок. Значит, все правильно. Значит, порядок. Прохожу на кухню. Горит газ. На сковородке вся в дыму лежит черная картошка.

Комната. Под ногами хрусталь. В каждом осколке — маленькие огоньки, острые и очень четкие. Как звезды. На полу созвездия. Они разваливаются под ногами с неприятным хрустом. Но чем больше я топчусь по ним, тем их больше и сверкают они все ярче.

— Га-га-га! — доносится откуда-то.

Бабич? Нет, не может быть. Это на стройке. Комната освещена уличными фонарями и созвездиями на полу. На стене висит черный квадрат картины. Шишкин. Привет Шишкину. Завтра нужно будет нанять машину и съехать к матери. В подвал. Как, интересно, поживают там мои знакомые ноги? Не протерлось ли брюхо у той кошелки… А куда диван-кровать? И кресла… В подвал они попросту не влезут… Старая надежная берлога. Или волчья яма? Нет, яма-то оказалась во мне. Надо же, где подстерегла.

Выхожу на балкон. Сумерки. Где-то у горизонта виден поворот реки и на нем красный, сочащийся блик закатного солнца. Зина сидит под грибком.

Возле трамвайного тупика поворачивает такси. Так и есть — сюда. Маша… Как давно я ее не видел!

Жаль, что молодой я еще, кости не окаменели. И потом, третий этаж — маловато. Потолки низкие. Высота комнаты два с половиной метра, три этажа — это семь с половиной плюс перекрытия, приподнятый фундамент… Всего около девяти метров… Хотя нет, неправильно. Свой-то этаж я не могу прибавлять, подо мной только два этажа… Маловато. Кирпичи внизу не помогут… Но зато завтра не пойду на работу. И спешить никуда не надо. А то спешил, спешил… Зачем? Куда? Но кирпичи — это все-таки не то… Вот булыжники… Зина будет приносить в больницу консервы, она, конечно, простит меня… Скорее всего, сайру. Это ведь наша закуска. По рублю банка. А перед уходом будет целовать меня в лоб. Она любит меня целовать. С фабрики, разумеется, никто не придет. И Маша не придет. Это точно. Несколько месяцев йода, белых стен, белых потолков, белых халатов, бинтов, несколько месяцев белой стерильной жизни.

Все дальше, дальше отступаю от края балкона. Вот я уже в комнате, в темной ее глубине, и отсюда вижу, очень четко, ясно вижу, как я, оставшийся на балконе, подхожу к самым перилам и долго смотрю вниз, на сваленный прямо под балконом битый кирпич. Этот кирпич вижу отсюда, из комнаты, вижу Зину, сидящую под грибком, Машу, поднимающуюся по лестнице, Гусятникова, с улыбкой вешающего трубку, мать в полуподвале — она лежит с широко открытыми глазами и смотрит в темноту. Вижу, как я не торопясь поднимаю на перила балкона одну ногу и в тот момент, когда от бетонного пола отрывается вторая, с силой отталкиваюсь. Проваливаясь в упругую, рвущуюся пустоту, слышу крик. Кричу не я. Я, может быть, и закричал бы, потому что в меня уже начал проникать страх, но не могу. Нет голоса. Тонко и визжаще, захлебываясь в предсмертном ужасе, орет Тов. Ворох. Нет-нет, это не я, это он разбивается вдребезги. Навсегда. Нет, еще не разбивается. Длинными обжигающими иглами проносятся вверх огни электросварки…

Белое! Белое! Что это?! Далеко, почти у самого горизонта, нет, ближе, это совсем рядом, в нескольких кварталах, — парус. Ну, конечно, это парус. Белый-белый парус! Как облако, как бинт, как страх. Он несется над телеграфными столбами, едва не задевая за них, едва не разрываясь о торчащие стены неоконченных домов. Парус легко обгоняет машины, трамваи… Пешеходы задирают головы и жмутся к подъездам. Сейчас парус будет здесь. Там Маша, сильные загорелые люди. Пришельцы. Они успеют, они подхватят меня! Какой красивый белый парус над самой землей. За ним клубятся листья, вихрится воздух…

Земля бросается мне в глаза, опрокидывает, сминает и страшной тяжестью наваливается сверху.

Обессиленно падаю в кресло.

В мягкое, податливое, угодливое кресло.

Все.