Проект "Стокгольмский синдром"

Только что убил собственного отца. Падаю на колени, пытаясь привести свои мысли в порядок, будто во мне что-то щелкнуло, и теперь пора действовать, потому как время начало отсчет против меня. В висках шумит, в груди давит. Я поднимаю взгляд на обмякшее тело Островского-старшего, в груди которого зияют теперь два пятна — два смертельных ранения. Он обезумел, и не моя вина, что его решение осталось не изменённым. Даже раненный, Владимир попытался завершить начатое. Мои руки трясутся, и смотря на тремор, выпускаю из ладони рукоять — рисунок оставил свой отпечаток. Кое-как поднимаюсь, переводя дыхание: вдох-выдох, в унисон со стуком сердца. Из уха выскочило переговорное устройство, и потому я не слышал другого — важного для меня звука. Ощупав себя, наконец, вновь вставляю аппарат — по-прежнему тишина, лишь на заднем плане моя пушинка шуршит какими-то бумагами. Скорее всего нашла на моем рабочем столе папки с пациентами. Пусть рассмотрит, хотя знает, что я категорически запрещал ей делать это раньше. Но все меняется, как и мы сами. Надеюсь, она сможет распознать среди них тех людей, которые причинили нам столько проблем, помимо издевательств от родных. Подхожу к мертвому отцу, и закрываю ему глаза — зрачки расширены, и стали покрываться мгновенной пеленой смерти. Сжимаю ему плечо, будто отдаю дань и почтение, которые навсегда утеряны. Я пытался быть ему сыном, доказать, что достоин находиться по левую руку, но ему оказалось этого мало. Моя преданность семье не была нужна ни ему, ни брату. Трое родных людей теперь навсегда стали чужими. Маме будет тяжело, но со временем она справится и поймет.

Оставляю все на своих местах. И на выходе в последний раз смотрю на мужчину, запечатлев в памяти место событий. В эту секунду перед глазами мигом пролетело все детство: отец и два сына. Смеживаю до боли веки, будто так навсегда стираю из памяти все то хорошее, что им казалось. Затем захлопываю за собой двери, оставляя чувство утраты за ними, потому как теперь моя задача, спасти любимую от рук сумасшедшей матери. А также найти способ связаться с братом, пока тот не наломал еще больше дров. Готов отдать ему все: документы на клуб, право на наследство, да все что угодно, только чтобы закончить это проклятье. Спускаясь на нижние этажи по лестнице, дал себе установку собраться с духом, чтобы ребята ничего не заподозрили, как и охрана. Посмотрев на часы, приблизительно подсчитал, сколько у меня есть времени, чтобы без последствий покинуть «Бурлеск». Наконец, спустившись на первый этаж, я выхожу из запасного выхода. Грохот музыки мгновенно оглушает, но я замечаю, что за мной уже следят. Значит, того времени, на которое я рассчитывал, нет совсем, и пора уносить ноги. Протискиваюсь сквозь толпу, выискиваю взглядом Макса и Стёпку. Бесов стоит у барной стойки, курит сигарету, выпуская клуб дыма. Власов же отплясывает со своей бывшей женой. Снова обращаю внимание на часы, затем раздается голос в переговорном устройстве: Оля с кем-то начала говорить. Твою мать! Сквозь биты я не могу понять, с кем она разговаривает на повышенных тонах. Биение сердца перешло на максимум, отдаваясь невыносимым смятением чувств, что я не рядом с женой. Ирина замечает мое приближение, а значит пора бы Степана привести в чувства, собственно, как она умеет это делать. Я присоединился к Бесову, беря в руку стопку с виски — опрокинул, поминая мертвого отца. Танец ребят походил на секс, только в одежде. А потом Власова, подмигнув мне, резко отступила назад, лишая равновесия Стёпку и тот повалился на Макса. У самого перед глазами вдруг поплыло, но девушка послала нам воздушный поцелуй и скрылась из виду. Уходя из дома, я дал Ирине еще одно переговорное, чтобы и она была в курсе, что происходит с Олей. Потому ее скорый уход был предельно ясным, а мне пора заканчивать, и постараться опередить Власову.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Через двадцать минут мы втроем поднялись на пятый уровень противоположного крыла от отцовского кабинета. Так сильно запыхались с Бесовым, пока тащили Власова, который отключился на некоторое время. В баре нас чем-то опоили, и, черт возьми, по чьему-то указу это было сделано.

— Что происходит? — Макс стоит у окна, осматривает местность, хмурится.