Проект «Убийца»

Они замолчали, каждый в своих мыслях. Быть может даже Гаррисону с его неукротимым нравом и словесным извержением мыслей была необходима передышка, как и любому смертному. Леон хоть часто и делал вид, что не воспринимает слова друга всерьёз, но они стучали по струнам его души, затрагивали сердце и заставляли размышлять. А что если этот лентяй, балбес и папенькин сынок говорит правду? Неприятную правду, приправленную пафосом и бравадой, лишь с одной целью, чтобы никто не воспринимал его всерьёз, и он один знал истину об этом мире.

– А может искусство изжило себя? – вслух произнёс мучающую его мысль Леон. – Что если все умные мысли уже были сказаны. И наш удел плагиат, суррогаты и интерпретация, – и как эпитафией их долгого разговора прошептал: – Как грустно, что мы достигли своего предела.

Калеб заметно изменился в лице: лицо его вытянулось, на мгновение он стушевался, но немедля просветлел, будто увидел впервые толику здравого смысла в лучшем друге.

– Мыслишь в правильном направлении, Леон. Как бы ни было грустно это признавать, мой друг, но мы живём в век кончины искусства. Искусство изжило себя, уступив место науке, бизнесу и политике. Мы сетуем на нынешнее бессмысленное, тривиальное искусство. Но искусство – это зеркало, оно отражает мир, в котором было создано. Наши нелюбимые книги и фильмы лишь олицетворение нашего времени.

– Ты в курсе, что только что интерпретировал слова Шекспира, а, мистер, разглагольствующий о плагиате?

– И это только сильнее подкрепляет сказанные мною слова, – прошептал так, словно речь его могла вздёрнуть на эшафоте среди их личных судей – лона искусства, у которого они смели подвергать его критике. – Вот что я тебе скажу. У людей не осталось времени на созерцание, понимание и осмысление. Наша эра: краткость – сестра таланта Чехова. Наше время – чёрный квадрат Малевича. Наш час – миллиард пикселей, застывших в пятидюймовом экране смартфона. Мои творения – венки на могиле искусства.

* * *

Небольшую квартиру у берега озера Мичиган, снимаемую Тревисом Лэмбом, разрывало от не щадящей барабанные перепонки и нервные клетки соседей музыки. Комната наполнилась сладковатым запахом курительных смесей. Независимый эксперт по травкам Адам Спаркс раскуривал бульбулятор, затягиваясь плотным дымом, от которого заходился в сиплом кашле. Но как жертва деструкции, продолжал губить лёгкие.

Калеб, который и так никогда не жаловался дефицитом энергии, не мог усидеть на месте, заправившись страшной смесью топлива из травки и пива. Он перекинул полупустую банку Адаму.

– Да! Да! Вот он прекрасный миг беззаботной молодости, не знающей порок зрелости! Этот последний год свободы от серости несущего бытия мы должны провести с максимальной пользой для своего эго и либидо! Сегодня, сейчас, я объявляю этот год – годом прощания с непорочной молодостью, которую в конце года мы преподнесём на алтарь взрослой жизни, что будет иметь нас долгие годы, пока старость не освободит нас.

– Господи, кто-нибудь остановите словесный понос Гаррисона! – простонал Адам, будучи зрителем на первом ряду. Калеб как шкодившее дитя пружинил на диване, перепрыгивая с кресла и обратно.

– Да, я готов бросить вызов всему миру и в отличие от вас не боюсь заявить о своих мыслях и чувствах! – и воинственно выставив указательный палец, воскликнул самое неожиданное за всю нескончаемую тираду. – Я люблю Линор!

Отхлебнувший холодного пива Спаркс подавился. Жидкость вышла через нос, защипав слизистую, отчего Адам готов был взвыть. Проходящая мимо Линор несла пиццу, вручённую ей курьером и, даже глазом не моргнув на шокирующее признание в любви, направилась на кухню.

– А хотя, – Гаррисон, не переставая прыгать на диване, беззаботно махнул в сторону Эванс, мол, бывай окаянная, фиг с тобой. – Шутка! Я, конечно же, гей! Это сложно, очень сложно, но нужно определиться в течение года! Выбор между моими сексуальными пристрастиями так же сложен, как выбор моей будущей профессии. Стану ли я президентом или основателем собственной секты, что, впрочем, одно другому не мешает, и даже очень схоже по природе своей.

– Спасите, – безнадёжно вздохнул Спаркс и, скатившись по спинке дивана, сделал очередную затяжку.

На кухне, куда ворвалась Линор, пряталась влюблённая парочка. Смущённая Эванс, ойкнула, прижав к губам ладошку и хихикнув, юркнула к микроволновке, чтобы попытаться спасти заледеневшую пиццу.

Прячущиеся в объятьях друг друга Леон и Рейвен разорвали поцелуй, чтобы не смущать Линор. У открытого окна они вдыхали спасительный влажный воздух, резко контрастирующий с искусственно-пряным смогом в гостиной. Леон откинул голову, подставившись под поток ветра, пока Рейвен держала его за ладони, прислушиваясь к шуму микроволновой печи и шороху открываемых пакетов чипсов.

– Ты уже выбрал дипломный проект? – спросила Кейн, чтобы сгладить странно воцарившуюся тишину на фоне гостиного бедлама.

– Нет, хочу, что бы это было нечто особенное, выдающееся, что не делал ещё ни один студент, но на ум ничего не приходит, – шёпотом отозвался Леон, грея ледяные ладони в руках Рейвен.