Проект «Убийца»

– Чем тебя не устроило собственное имя? – горько усмехнулся Леон. – Не имя делает человека, а человек – имя.

– Я тебя умоляю, ну какой здравомыслящий человек захочет приобрести картины Калеба Гаррисона? Вот ты бы приобрёл? Давай спросим любого. – Но не успел ответить Леон, в ответе которого Калеб не нуждался, как Гаррисон выскочил перед идущей парочкой второкурсниц, растопырив руки, так чтобы его не смогли обогнуть сразу. – Эй, мадмуазель, вы бы приобрели картину Калеба Гаррисона?

Но несчастные студентки, увлечённые своим разговором, испуганно отпрянули в сторону от возникшего на их пути чудака и, смерив того взглядом, на какой могла быть способна только истинная женщина – надменным и оценивающим, обошли его стороной, мудро проигнорировав.

– Вот видишь! – довольно провозгласил Гаррисон, сияя неподдельной гордостью за доказанную одну ему известную теорию.

– Она тебе ничего не ответила, – бесстрастно сказал Бёрк, выразив своё недовольство изогнутой бровью.

– Именно, раз не ответила, значит, не приобрела бы.

– Я думал, молчание – знак согласия.

– Нет, в этом случае молчание подкрепляет пренебрежение к имени Калеб Гаррисон. Ну, серьёзно, с таким именем разве что торговать металлоломом или менеджером в банке работать, но не как творить и сиять славой!

– Если бы я был психологом, то предположил бы, что ты стремишься избавиться от отцовской фамилии, пытаясь тем самым выйти из-под родительской опеки.

– Но ты не психолог и слава Богу – психологом ты был бы второсортным, скажу я тебе.

– На паре ты не выразил своё мнение по поводу истинной красоты. – Леон решил сменить тему, хотя знал, каким бы искусным лицедеем и оратором не был оппонент Калеба, Гаррисон всегда найдёт повод пуститься в престранные пафосные речи. Не иначе, друг пошёл не по той стези, политик – вот его амплуа!

– Потому что нет никакой истинной красоты! – цинично хохотнул Гаррисон, запрокинув голову назад, смакуя отрицание.

– Я с тобой не согласен. Красота существует, и её Абсолют должен существовать. Иначе к чему нам стремиться?

– К чему нам стремиться? А тебе, значит, несчастный мой ягнёнок, нужен пастырь, чтобы не потеряться в этой жизни?

– Не выворачивай слова наизнанку, – предупреждающе Леон сощурил глаза – жест, выработанный за годы их дружбы.

На что Гаррисон шутливо прошипел и необычайно спокойным, менторским тоном пустился в привычные разглагольствования:

– Да не существует истинной красоты, всё это диктатура моды. Нам навязывают идеалы, критерии и стандарты. А кто сказал, что красота должна выглядеть так или иначе? Покажите мне этого треклятого законодателя моды, который каждый сезон диктует, что нам положено носить этой осенью? Нет, никакой красоты, всё в этом мире – светоотражение всего сущего. Мы – тьма. Тьма, удел которой блики от озаряющего нас проблеска света. Мы – частицы вселенной, которой нет дела до того, какого цвета у тебя или у меня волосы.

– И это говорит человек, выкрасивший волосы в зелёный цвет. Не для того, чтобы выделиться в толпе? Или для того, чтобы вселенная увидела тебя, несчастную пылинку? – нашёлся с колким ответом Леон, на что Гаррисон в отместку попытался отвесить ему оплеуху, но друг искусно увернулся.

– Ой, вот не надо передёргивать! Мой цвет волос всего лишь элемент хаоса – беспорядочный, беспричинный выбор из миллиарда возможных. Такой же, как выбор бифштекса на завтрак и колы, которую я только что выпил.

– Или как решение стать художником?

– Вот именно! Сегодня я поэт, а завтра политик! И пусть только кто-то попробует остановить мои амбиции! – в воинственном жесте римского завоевателя Калеб взмахнул рукой, призывая внимание зевак, один из которых покрутил пальцем у виска.

– Тебя может остановить разве что тюрьма.

– Я умоляю тебя, что есть закон и сколько он нынче стоит?

– Смерть?

– И я скажу ей: «Иди к чёрту»!

– Божья воля тебя остановит?

– Нет Бога в этом мире, как и нет судьбы!

– Ты знаешь, что нигилизм нынче не в моде? Уже лет так сто пятьдесят.

– Я тебя умоляю, нигилизм был, есть и всегда будет в моде среди пышущих жаром сердец!

Устало вздохнув, Бёрк покачал головой: спорить с Гаррисоном себе дороже. Нескончаемый источник энергии делал из него злостного болтуна, который, пожалуй, умолкал только во сне, и то не факт. Кто знает, не цитировал ли Калеб римских философов во сне, муштруя будущих поданных?

– И всё же, я останусь при своём мнении, – непоколебимо, но с меланхоличной скромностью оповестил Леон, как-то обречённо склонив голову, – я найду истинную красоту в этом мире и однажды покажу тебе её свет.

– Давай-давай! Покажи мне её! Создай нечто такое, чтобы я упал ниц перед твоей работой и меня охватил синдром Стендаля[2], и я прокричал: «Вот она! Истинная красота, созданная моим лучшим другом, злым гением, Леоном Бёрком!»

– Злым гением? – удивлённо воззрился Бёрк, прыснув от смеха.

– А кто ты? Ходишь тут, опровергаешь, поддаёшь критике мои слова! Ты не кто иной, как антагонист моего мнения!

– Господи!