Голос Спаркса полностью утонул в какофонии рока, пьяного гвалта и гула собственных мыслей. Леон смотрел через головы зрителей на силуэты исполнителей группы. Солист резвился на сцене, выдавливая скрим[24]
, подобный предсмертному крику. Леон потерял нить повествования, не желая вслушиваться в разговор друзей.Он вспомнил об Арлин. Но она пропала из поля зрения. Точно с самого начала была его галлюцинацией. Когда художник спросил у Рейвен, где её подруга, Кейн ответила, что ей кто-то позвонил, и она убежала в более тихое место, чтобы ответить.
Леон сбежал под предлогом купить ещё выпивки. Но вместо этого он искал Арлин в лицах, скрытых под толстым слоем крем-пудры и грима, где крылись подростковые прыщи или следы бурно прожитой жизни. Особо изворотливая группа притащила старый диван, вероятно позаимствованный с мусорки. Пьяная гурьба быстро раскинулась на нём со звонкими похабными смешками, пинаясь и толкаясь локтями. Что может быть романтичнее курить травку, пить пиво под звёздным небом на выброшенном с мусорки диване, провонявшем тухлой рыбой. Леон подумал написать об этом картину, как только вернётся домой. Современный авангардный натюрморт.
Арлин нашлась на одном из отдалённых контейнеров-великанов, сидящая на краю, скрестившая лодыжки и смотрящая на концерт с высоты птичьего полёта перед грозой. Леон прикинул, как она умудрилась туда попасть, чтобы повторить тот же фокус – забралась по бочкам, ухватилась за лестницу, прикреплённую к контейнеру, и забралась на крышу. Не без приложенных усилий, Бёрк вскарабкался на крышу контейнера как на гору. Он стер до мозолей соскальзывающие с металла пальцы. Не понимая, какого чёрта забрался сюда. Он не знал нужно ли ей его общество, может ли она спуститься сама или как кошка на дереве просто дразнит добрых самаритян. Тяжело дыша, Леон упал рядом с ней, свесив ноги. Отметил про себя приятное пьянящее ощущение высоты. Кожу от холодного ветра резало как от бритвы. За сценой умирало солнце, окрашивая небо в цвет смешанной с лучами солнца крови. Леон подумал, не замёрзла ли Арлин в столь тонком платье, прошёлся взглядом по открытым участкам тела в поисках гусиной кожи. Она его будто не замечала, отстранено смотря на умирающее солнце.
– Почему ушла?
– Не люблю шумные мероприятия, – тихо и меланхолично ответила Арлин.
– Тогда зачем пришла? – спросил Леон с видом человека не заинтересованного в ответе на поставленный вопрос.
Арлин обернулась к нему, её глаза в отблеске далёких софитов сияли загадочной непорочностью и любовью.
– Может, я пришла только ради тебя.
– Ради меня? – с сомнением переспросил Леон.
– Да, что ты ответишь на это?
– Наверное, я отвечу, что у меня есть девушка.
– Наверное – какое удобное слово. Ни да, ни нет. Ты не уверен в собственном ответе.
– Тебя так сильно привлекают хмурые парни, за которыми гоняются серийные убийцы?
– А за тобой гоняется серийный убийца?
Леон поджал губу, укусил щеку изнутри. В её тоне так и слышалась насмешка над его самомнением.
– И всё же, уверен, у тебя могли быть и свои планы на Хэллоуин. Чем второсортный концерт с сомнительной компанией.
– Ничего, я видела кое-что пострашнее пьяного Дарта Вейдера и блюющего Фредди Крюгера.
В подтверждение снизу доносились блюющие звуки согнувшегося пополам Фредди Крюгера.
– Но я должна была сегодня работать, но вместо этого пришла к тебе, – она намеренно выделила «к тебе».
Леон взглянул с угрюмой недоверчивостью и меланхолией. И надменно вскинув приклеенными рыжими бровями, снял цилиндр в знак уважения или капитуляции, пристроив на колени.
На соседнем контейнере тоже сидела парочка: Зодиак пытался раздеть порядком напившуюся Харли Квинн. Музыка загремела тише, позволяя слушать доносящий снизу вульгарный хохот и выкрики. С высоты простирался чудесный вид на концертную площадку. Всё как на ладони: маленькое, незначительное, копошащееся и суетящееся.
Леон задумался о том, что у каждого из них есть своя история, своя трагедия, и быть может намного печальнее его. Он не один на этом свете, с кем судьба обошлась несправедливо.
Человек по природе своей трагедия. Неписаная картина, неписаная книга, не хватит и одной тысячи страниц, чтобы описать одну человеческую жизнь. Не хватит всех гаммы цветов, чтобы изобразить её на одном холсте. Сколько внутренних конфликтов, сколько страсти и скорби. И все эти миллионы историй предаются посмертному забвению. Никем не сохранённые. С возведённым монолитом над землёй. Как будто гранит способен олицетворить век прожитой жизни. Всё это грустно.
– Не лучше ли было в память об умерших писать книги, автобиографии, вместо возведения памятников? – вслух произнёс Леон.
– Но ведь это скучно. Кому будет нужна моя тривиальная биография, просто соседской девчонки, подрабатывающей в третьесортном клубе официанткой. Такой книгой разве что пытать.