Джонатан попытался забрать продемонстрированные вещдоки, но пришедший мужчина не спешил с ними расставаться.
– Простите, но кто вы? – любезно спросил Итон.
Молодой мужчина в лакированных туфлях, в строгом чёрном костюме и в накрахмаленной белой рубашке с тонким галстуком передал улики криминалистам, после чего без тени неловкости продемонстрировал удостоверение – пропуск во все закрытые двери.
– Где мои манеры. Прошу меня простить. Агент ФБР. Эдриан Куинн. Ваш новый коллега, прибыл в качестве консультанта по приказу Кристофера Кроуфорда. Прошу любить и жаловать.
Итон и Джонатан молча обернулись к Чарльзу, впервые видевшие коллегу не столько растерянным, сколько напуганным. Он побелел, застыв неподвижным взглядом на прибывшем юнце. Сигарета, выпавшая из ослабших пальцев, догорала на асфальте, нарушая очередной пункт устава.
Царящий кругом гвалт не стих. Темнота откликнулась адскими воплями массовой панической атаки. Весть о трупе передалась как зараза воздушно-капельным путём. Толпа становилась неуправляемой, началась страшная давка из одной хлынувшей массы. Кто-то отчаянно вопил из-под ног толпы. Сегодня в морг увезут не только подвешенного на кран Адама Спаркса, но и затоптанных насмерть, павших жертвами паники. Слова превращались в тревожно нарастающий бред – под стать тому, что крутился в голове Леона. Он кричал про себя, ненавидя, проклиная. Вырвался из душного потного потока склизкого страха и рванул по набережной. К воде, которая всегда успокаивала и смывала сор. На берегу озера Мичиган прогуливались пьяные прохожие, весёлые и беззаботные, не знающие, как выглядит собственное тело наизнанку. Счастливчики.
Леон скучал по тому времени, когда круг проблем сужался до выбора диетической колы или кофе без кофеина, гуаши или акварели для новой картины, ребристых или светящихся презервативов перед жующей ментоловую жвачку Рейвен для умопомрачительного охлаждающего эффекта, о котором она вычитала в Интернете.
Неважно теперь, масло, гуашь, акварель. Все краски слились в один оттенок – алый. Его руки по локоть в крови друзей.
– Почему? Почему они, а не я? – Леон рычал на мглистую тьму, срывая голосовые связки, он простирал руки к хлещущему ветру и хватал его пальцами, желая поймать плечи Господа, чтобы хорошенько встряхнуть и добиться ответа на свой вопрос. Почему убивают его друзей, но не его? Это он, он свидетель, а не они! Они ни при чём! Ни при чём!
В горле запершило, как от проглоченного перемолотого стекла. Он кричал вслух, не щадя связок. В ближайшем кафе играло кислотное техно вместо похоронного марша. И Леон смеялся. Истерический хохот обрушился на него, как после двух таблеток экстази. Он выгнул спину, распростёр руки для объятий и захохотал, кружась по набережной, вдоль бредущих него прохожих, оборачивающихся с ленивым интересом.
– Где ты? Покажись! Я здесь! Давай же! Убей и меня! Убей! Убей!
Леон бил воздух кулаком, ища в беспросветной тьме лиц маски. Но Потрошителя не было среди прохожих, к которым он подходил с милостивой просьбой убить его.
Смерть отказала ему и в этот раз, предоставив бессрочное право на жизнь без гарантии на смысл.
И Бёрк замолчал, обессиленно опустил руки, сдавшись в неравном бою, тяжело вдохнул полной грудью терпкого, ночного, грязного воздуха Чикаго, от которого хотелось выблевать лёгкие вместе с двадцатью одним годом жизни.
И тогда Леон вспомнил об одной лазейки, которая имелась у каждого и которой не каждый смел воспользоваться из-за страха греха перед Всевышним. Его небеса послали далеко и навечно, он больше не страшился кары. Ведь худшая из них уже обрушилась на него. И Леон помчался к озеру, разогнался к парапету, как набирающий скорость самолёт перед взлётом, и запрыгнул на перила, встав на край, заведя руки за спину. Желательно упасть головой вниз, так он сможет разбиться головой о камни и умереть от внутреннего кровоизлияния в мозг. Больше никто не пострадает. Он принесёт себя в последнюю жертву.
И Леон ступил вниз, на мгновение почувствовав сладость падения. Пока его не потянули назад с оглушающим криком над ухом.
– Господи, нет! Ты с ума сошёл!
Цепкие пальцы вонзились сквозь рубашку в грудь, скребя ногтями до крови. Леон инстинктивно ухватился за перила, сбивая костяшки пальцев в кровь.
– Умоляю, кто-нибудь помогите! Вытащите его! Вытащите!
Он бился между пропастью и вцепившихся в него женских рук. Слетевшая шляпа безвозвратно уплыла вместе с попыткой самоубийства. Его вытащили, не спросив мнения на жизнь. Свалили на асфальт перед слепящим глаза фонарным столбом. И заколотили по груди. Рейвен. В ночи, в кислотно-жёлтом свете, в слезах и в гневе она выглядела мистически устрашающе с дрожащим ртом и скалящимися клыками.
– Идиот, идиот!
Она рыдала, продолжая молотить его и рыдать. А когда выдохлась, упала на его грудь, плача в голос, не стыдясь прохожих. На её заплаканном лице с растёкшейся тушью было отчаяние и благоверный ужас. А тихий голос прозвучал страшно в мёртвой тишине: