Профессия – лгунья

Мы зашли в ближайший диско-клуб. Прыгали, танцевали под какую-то безумную грохочущую музыку. Яркие едко-зелёные огни сливались в огромное размазанное пятно. Всё плыло перед глазами, и пьяные смеющиеся лица уже нельзя было разглядеть. Джордж терпеливо ждал у стойки и медленно потягивал пиво. Потом мы отправились во второй клуб. Потом — в третий. В каждом клубе мы заказывали «B2». И всякий раз неудержимо визжали, когда бармен поджигал нам коктейль. В одном из клубов мы познакомились с русской девушкой-моделью, которая, возвышаясь над нами, рассказывала про свой путь в Японии. Она была необычайно высокой. Мы смотрели на неё снизу вверх, и у нас болели шеи.

В другом клубе я познакомилась с французами. Они были худые, рыжие и долговязые. Я хотела познакомить с ними и Ольгу с Джорджем, но Оля сказала, что у них из-под ремней торчат семейные трусы, и по этой причине отказалась знакомиться с парнями. Они учили меня говорить по-французски, но мой пьяный язык никак не слушался меня. Французы были туристами и могли использовать для общения со мной только английский, но я наглухо забыла английские слова и упорно говорила с ними по-японски. Парни растерянно улыбались и вежливо кивали.

Джорджу не доставляло удовольствия это безумное пьяное веселье. Он устало наблюдал за нами и поглядывал на Ольгу с горечью и некоторым разочарованием, будто она стала чужой и далёкой для него. Этот пьяный скачущий бездушный мир словно отнимал её у него, проводил между ними незримую черту. Он мучился ревностью, но пытался спрятать это.

— Пора возвращаться в Кавасаки. Уже ночь. Последний поезд в два часа. Нам надо на него успеть, — сказал он холодно.

Мы заупрямились:

— Нет, Джордж, ещё не время!

— Оля, мы же не хотим ехать?! — сказала я ей и подмигнула.

— Ольга! Прошу тебя! — он взял её за руку и отвёл подальше от меня, как от воплощения неадекватности и зла.

В тусклом мерцающем освещении сквозь толщу густого дыма сигарет я с трудом могла их разглядеть. Джордж, склонившись над Ольгой, что-то долго внушительно ей говорил с суровым видом и грозил пальцем. Она же, уставившись в пол, молча слушала его. Потом Джордж уходил, и Ольга бежала за ним. Потом она плакала возле стойки, и он возвращался и утешал её. Но, в конце концов, вытащил из своей куртки её шарфик, бросил его ей в лицо и, расстроенный, взбешённый, ушёл совсем.

— Я бросила, предала его! — сказала Ольга с глазами, полными слёз. Она пошатывалась и закрывала один глаз, чтобы поймать фокус и чётче увидеть меня, — И всё из-за тебя! Ты не хотела в Кавасаки!

К Ольге подошёл молодой человек и пригласил её потанцевать медленный танец. Они топтались на месте и о чём-то говорили. Она кокетничала с парнем и хихикала до тех пор, пока он не шепнул ей что-то на ухо. Ольга вскипела и, отпихнув его, зло шикнула:

— Get out here, fucking Latin man! — и, подбоченившись, подошла ко мне.

— Откуда ты знаешь, что он именно Latin man? — спросила я.

— Ну, я предположила, — сказала она с присущей ей уверенностью.

В углу за столиком сидел пожилой европеец в чёрном плаще и шляпе. Он весь вечер наблюдал за нами. Мы видели, что он смотрит на нас, но не предавали этому значения. И вдруг Ольга возмутилась:

— А что этот старпёр всё время таращится на нас?

— Ольга! Может он маньяк? Посмотри, какой зловещий взгляд, — сказала я, с ужасом вытаращив глаза.

— А-а! Побежали!

— Маньяк! Маньяк!

Мы бежали вдоль скоростной трассы, где не было ни души, только изредка встречались машины. Почему мы решили двигаться в таком направлении, мы не знали. Угас и инстинкт самосохранения, и здравый смысл. Мы просто шли, не зная, куда и зачем.

— Это тебя понесла сюда нелёгкая! — сказала я, когда устала идти.

Мы стали пререкаться:

— Что?! Это ты придумала маньяка и побежала! У тебя перо в заднице! — сказала Ольга.

— Я придумала?! А у тебя в заднице сколько этих перьев! Не сосчитать!

Но впереди снова заиграли огни иллюминаций:

— Смотри-ка, люди! — сказала Ольга умилённо, почти с нежностью, — Слава богу!

У Ольги в кармане звонил телефон. Это был Миша:

— Потеря, тепер понимаю, оччень большая, — сказал он.

— Кто потеря? — не могла понять Ольга.

— Ты — моя потеря. Где ты, моя рюбовь?

— Мы в Токио, заблудились. Идём вот, не знаем, куда.

— Щто?! В Токио? — взбесился он, — Да-а! Да-а! Я всегда знал, зрая русская! Обманчица! У тебя другой. Мишю не обманещ, да! Сюка! Джопа прышчавая!

Оля лениво слушала старую волынку. Я взяла у неё трубку, и, задыхаясь и топая, крикнула:

— Миша, мы не можем говорить… Тут… О, нет! Тут за нами бежит очень опасный человек! Ой, боюсь, боюсь! — вперемешку с возгласами ужаса я то и дело давилась от смеха и прыскала в трубку, — Помогите! А-а! О-о! — заверещала я и выключила её телефон.

Тогда обиженный Миша перезвонил на мою трубку и сказал горестно:

— Да-а, и ты, Кача, мне тодже не нравишься. Тодже зрая рюсская, — и бросил трубку.

Мы забрели в глухой проулок и остановились у пивной.

— А не пора ли нам выпить? — сказала я торжественно, — Давненько нам выпивать не доводилось, а? Хе-хе!