Профессия – лгунья

— Да, теперь поняла, что люблю.

— И я нужен тебе?

— Да. Очень нужен, — я пыталась ворковать, но получалось по-прежнему топорно.

У меня всё вылетело из головы. Я не могла больше ничего придумать.

— Ну, мне тебя, конечно, жалко. Но у меня уже любовь с Лизой, — сказал он высокомерно и выжидательно посмотрел на меня.

— Да, да. Я поняла. Не знаю, как я переживу всё это, — сказала я дрогнувшим голосом и пошла в глубь зала.

Он поймал меня за руку:

— Подожди, Лиза дорога мне, но ты — самая дорогая. Пошли, я куплю тебе платье. Но Лиза должна всё видеть, — он никак не мог определиться, каким ему надо быть. То говорил гротескно-надменно, то вдруг становился глупо-кокетливым.

Он подозвал Ольгу.

— Ну, вот видишь, как хорошо, — сказала она мне с натянутой улыбкой, — он будет нас обеих одевать.

— С вашего разрешения, — пропищала я дурным голосом и сделала реверанс. Ольга со вздохом закатила глаза и отвернулась.

— Лиза, ты должна идти с нами, чтобы верить мне, что у меня с ней ничего нет, — сказал он ей с опаской.

— Действительно, вдруг я прямо в магазине потеряю контроль и изнасилую его от избытка страсти, — сказала я Ольге.

Она засмеялась.

— Что-что?! — напряжённо проговорил Хисащи, — Не говорите по-русски!

Он выбирал мне платье, а я следила за каждым его движением и трусливо мечтала: «Я могла бы сейчас швырнуть это проклятое платье. Я могла бы плюнуть в эту мерзкую морду. Я могла бы… Могла бы, но не могу. Ах, если бы нашлась отважная самолюбивая женщина, которая не падёт, не станет торговать душой в обмен на грязные деньги. Нашлась бы хоть одна единственная из бесконечных эшелонов жалких продажных бабёнок, которая не станет малодушно переворачивать всё с ног на голову и называть поражение — победой, полное самоуничижение — превосходством, а просто и легко, со здоровым чувством личного достоинства скажет без истерик, а со спокойной улыбкой: «Старый самодур, ни над чем не властны твои деньги». Всё это болезненно ворочалось в моей трусливой душонке, но я молча стояла и хлопала пустыми коровьими глазами, пока он покупал мне платье.

— А завтра, — Хисащи вдруг сделался загадочным, — Мы втроём поедем на дохан, и это будет сказочно!

После работы мы с Ольгой молча пили зелёный чай. Она подняла на меня усталые глаза:

— Помнишь, какими детьми мы сюда приехали, — сказала она глухо.

— Может, мы не так безнадежно плохи? Может, мы не скурвились? У нас голуби на балконе птенцов вывели. Мы любуемся ими. Мы кормим их, — сказала я с надеждой.

— Ой, Саша, вспомни фильмы про маньяков, которые четвертуют своих жертв, а со своих любимых зверушек сдувают пылинки. Вот так и мы, — проговорила она со вздохом.

Утром Хисащи приехал за нами.

— Мы едем на Фудзияму! — сказал он величественно-надменно.

Ольгу он усадил на переднее сиденье рядом с собой, а мне бесцеремонно кивнул:

— Садись сзади.

Теперь он был неотразимым мачо, а я — безответно влюблённой курицей, волочащейся за ним. Он взглянул на Ольгу масляным взглядом, обмусолил ей руку и посмотрел в зеркало на мою реакцию. Меня тошнило, но я взглянула на него с невозмутимо-холодным выражением. Он нервно заёрзал на сиденье и стал с двойным усердием обсасывать ей руку. Ольга смотрела на него сладко-томными глазами и приторно хихикала.

Он достал из кармана коробочку и вручил Ольге кольцо.

— Ах, как красиво, Хисащисан!

— Нравится? — задребезжал он пискляво, как осипшая алкоголичка.

— Да, да! Очень! — надрывно прошептала она и благодарно-стеснительно хохотнула.

— Не поняла! А мне?! — сказала я требовательно. Всё было так, будто мы играли в сказке «Морозко». Ольга играла роль скромной падчерицы, запуганной мачехой. А я была наглой избалованной дочкой.

— Нет, у меня подарок только для Лизы, — сказал Морозко.

— Хисащисан, я даю вам полный спектр эмоций! Вы всё время пребываете со мной в возбуждённом состоянии. Не хватает адреналина? Вот, получайте, пожалуйста. Вы ревнуете, злитесь, торжествуете, чувствуете себя нужным, брошенным, обиженным. Всяким-разным. Это же как приключенческое кино! С кем ещё вы могли бы почувствовать себя молодым мужчиной, каким вы, заметьте, далеко не являетесь! И я не заслужила кольца?! — сказала я желчно. Он рассмеялся в ответ, будто закудахтал, и лицо его исказилось злобой.

«Ой, ой, опять не то говорю. Унять спесь, унять спесь», — повторяла я себе бестолково.

Снежная макушка Фудзиямы стала виднеться задолго до того, как мы приблизились к ней.

— Раньше верхушку не всегда можно было увидеть. Воздух был сильно загрязнён. А сейчас видно, — сказал Хисащи.

На подъезде к горе мы сделали остановку, чтобы зайти в ресторан. Здесь стояла настоящая зима. Бушевал сильный ветер и упорно задувал в лицо снег. В ресторане Хисащи достал из сумки коробочку, в которой оказался шприц и какие-то ампулы. Привычным опытным движением он набрал в шприц лекарство и махом сделал себе укол прямо в живот. Мы в ступоре таращились то на шприц, то на его круглое пузо.