«Профессор накрылся!» и прочие фантастические неприятности

– Эта сущность наводит ужас даже на меня, – сказал Азазель. – Не забывай, я рассмотрел ее, и если буду вынужден остаться в твоем мире, она меня уничтожит.

– Люди не раз изгоняли демонов, – вспомнил Карневан. – Нет ли способа изгнать это веретено?

– Нет.

– Кровавое жертвоприношение? – занервничал Карневан. – Святая вода? Колокол, книга и свеча? – Произнося эти слова, он понимал, сколь глупо они звучат, но Азазель, похоже, задумался.

– Нет, эти варианты не годятся. Но жизненная сила…

Черный плащ вздрогнул.

– Элементалей тоже удавалось изгнать, – сказал Карневан. – Если верить фольклору. Но сперва надо сделать так, чтобы они стали видимы и осязаемы. Накачать их эктоплазмой, или кровью, или чем-то еще…

Поразмыслив над его фразой, демон кивнул:

– Другими словами, надо свести уравнение к простейшему общему знаменателю. Человек не способен противостоять бесплотному духу, но, если заманить его в оболочку из крови и плоти, дух вынужден будет подчиниться законам физики. А что, Карневан, неплохая мысль!

– То есть?..

– Эта сущность чужда обоим нашим мирам, но, если подвести ее под общий знаменатель, я смогу ее уничтожить – как уничтожил бы тебя, если это пошло бы мне на пользу. И конечно, если бы я не обещал служить тебе. Допустим, я принесу жертву этой сущности; на какое-то время она приобретет естественные характеристики жертвы, так что человеческая жизненная сила подойдет как нельзя лучше.

– Думаешь, сработает? – горячо заинтересовался Карневан.

– Пожалуй. Я принесу в жертву какого-нибудь человека. На недолгое время эта сущность получит некоторые из его характерных черт, а демону нетрудно уничтожить человеческое существо.

– Принесешь в жертву…

– Диану. Так проще всего, ведь я уже пробил брешь в твердыне ее сознания. Пора сломать остальные барьеры. Это будет психическим аналогом ритуального языческого заклания.

Карневан проглотил остатки коктейля.

– И тогда ты избавишься от этого веретена?

– Смею надеяться, – кивнул Азазель. – Но в том, что останется от Дианы, не будет ничего человеческого. Тебя станут допрашивать, хотя я постараюсь обеспечить тебе защиту.

Не дожидаясь возражений, он исчез, и в комнате наступила мертвая тишина. Карневан осмотрелся, ожидая увидеть ускользающее черное веретено, но не заметил ничего сверхъестественного.

Полчаса спустя он сидел в том же кресле, когда зазвонил телефон. Карневан ответил на звонок:

– Алло? Кто? Что? Убита? Нет-нет, сейчас подъеду.

Положив трубку, он распрямился. Его глаза пламенели. Диана… Диана умерла, ее убили самым жестоким образом, и полиция озадачена некоторыми подробностями преступления. Что ж, Карневану ничто не грозит. Даже если он попадет под подозрение, никто ничего не докажет. В этот день он и близко не подходил к Диане.

– Мои поздравления, Азазель, – прошептал Карневан.

Он потушил окурок и повернулся к шкафу, чтобы взять плащ.

За спиной ждало черное веретено, но на сей раз оно не ускользнуло.

Карневан рассмотрел его во всех мелочах, изучил каждую черточку той сущности, которую ошибочно принимал за веретено из черного тумана.

Что хуже всего, он не сошел с ума.

День, которого не было

Айрин вернулась ко мне в день на стыке лет. Это был день, упущенный всеми, кто родился до 1980-го; внекалендарный день между концом старого года и началом нового; переходный день, когда у всех мозги набекрень. Нью-Йорк гудел. Меня преследовали сверкающие рекламные проекции. Я выехал на магистраль, но ничего не изменилось. Еще и беруши дома забыл.

Из круглой решетки над ветровым стеклом заговорила Айрин – на удивление отчетливо, несмотря на вездесущий гул:

– Билл? Где ты, Билл?

С тех пор как я слышал этот голос, прошло шесть лет. На минуту все остальное померкло, словно я рулил в полной тишине. Ни звука, кроме голоса Айрин. Потом я едва не царапнул полицейскую машину, и все – шум, гам, рекламная суматоха – вернулось на свои места.

– Впусти меня, Билл, – сказала из-за решетки Айрин.

Мне померещилось, что я и правда могу ее впустить. Тоненький голос звучал так явственно, что я представил, как тянусь, открываю решетку и на ладони у меня оказывается крошечная Айрин, само совершенство, и ее высокие каблучки иголками впиваются мне в кожу. В переходный день я могу представить все, что угодно. Все без исключения.

Я взял себя в руки:

– Здравствуй, Айрин. – Мой голос был совершенно спокоен. – Я еду домой. Буду через пятнадцать минут. Дам команду консьержу, чтобы тебя впустили.

– Я подожду, Билл, – отозвался тоненький голос.

Затем я услышал, как щелкнул микрофон на двери моей квартиры, и снова остался один. Мне было странновато и страшновато, и я не знал, хочу ли ее видеть, но машинально съехал на скоростную полосу, чтобы побыстрее оказаться дома.

В Нью-Йорке всегда шумно, но в переходный день здесь шумно вдвойне. Никто не работает, все гуляют и сорят деньгами – если есть чем сорить. Реклама как с цепи сорвалась, дрожит и пульсирует буквально повсюду, и воздух дрожит и пульсирует вместе с ней.