Профессор Влад

В сущности, тот небольшой пятачок, где мы сидели сейчас, вполне можно было бы назвать уютным и даже милым: образ низких мраморных скамеек вокруг фонтана так и просил напеть в качестве саундтрека какой-нибудь старинный, наивный, выглядывающий из девятнадцатого века романс — и, думается, весной, когда яблони, зацветая, сменяли угрюмый облик на романтически-игривый, тихий садик при клинике становился идеальной декорацией для отдыха и прогулок. Но легкомысленное настроение тут же прошло бы у любого, кто вгляделся бы за его пределы, вдаль, где стояли два корпуса психиатрической лечебницы, отделённые друг от друга узкой асфальтовой дорожкой. То ли из-за их гнусного грязно-рыжего окраса, то ли потому, что оба они были стары и обшарпаны, то ли ещё почему, но вид их навевал до ужаса гнетущее чувство — сразу становилось ясно, что Мастодонт был прав: ни о какой «позитивной шизофрении» и речи быть не может, безумие — это тяжкая болезнь и не приведи Господи оказаться тут — ни тебе самому, ни кому-то из знакомых или родственников. А мы пришли сюда по доброй воле…

Те же мысли, очевидно, мучили и моих однокурсников: с каждой минутой их бледные, с сизыми пятнами лица становились всё печальнее. Унылый Санёк с тоскливой злобой пинал ботинками основание скамейки. Аделина молча курила и, капризно складывая губы, пускала кольца — очень красивые, нежно-пепельные, причудливо извивающиеся в воздухе; мне было страшно жаль, что они так быстро рассасываются, не давая возможности как следует оценить красоту и многообразие их форм.

Внезапно их зыбкую вереницу пронизала тонкая, острая дымовая струйка — и Эдичка, ловким щелчком отбросив окурок, возгласила:

— Опа! А вот и наш старый хрен прётся!..

Я, вздрогнув, обернулась.

И впрямь, со стороны корпусов к нам двигалась одинокая тёмная фигура; вот только Эдиково определение ей не очень-то подходило — на мой взгляд, зрелище было весьма величественное. Надменно приподняв голову, Калмыков шествовал по гладкой бетонной дорожке — важно, чинно, гордо; высокий, статный, издали он казался гораздо моложе, чем вблизи, и у меня вдруг отчего-то захватило дыхание. Длинный тёмно-серый плащ чуть развевался от ветра, а серебристую шевелюру скрывал модный в том сезоне головной убор — кожаная кепка-«жириновка». Переведя взгляд на однокурсников, я заметила, что они тоже взволнованы — правда, совсем по другой причине. Первым не выдержал Санёк: слабо взвыв, он ринулся старику навстречу, — но тот ещё издали замахал руками, как бы призывая нас оставаться на местах, и мой продрогший коллега, вернувшись с полдороги несолоно хлебавши, разочарованно плюхнулся на скамейку подле Аделининых «гриндеров». Я присела рядом, и бедняга тут же инстинктивно прижался ко мне бедром.

— Что, замёрзли небось?.. — участливо спросил Владимир Павлович, приближаясь к нам всё той же медленной, чеканной, величавой походкой; в его вопросе мне почудилось лёгкое злорадство. И впрямь, лукаво глядящая из-под ворота калмыковского плаща светло-серая, плотная, грубой вязки шерстяная полоска говорила о практичности нашего шефа, одевшегося, в отличие от своих безалаберных подопечных, по сезону.

Доверчивый Санёк, принявший его тон за чистую монету, скорчил жалобную физиономию и закивал головой, — зато Аделина, неподвижно, словно сфинкс, восседавшая на мраморной круглой спинке скамьи, не удостоила старого добряка и взглядом, продолжая внимательно рассматривать некую точку в пространстве яблоневого садика. К счастью, профессора Влада эта демонстрация ничуть не смутила:

— Минуточку внимания, — очень миролюбиво попросил он. — Прежде чем мы войдём в эти негостеприимные стены, я хотел бы кое-что вам сообщить — так сказать, провести маленькую политинформацию…

Ещё несколько секунд он прогуливался перед нами взад-вперёд, заложив руки за спину, с озабоченным видом закусив губу и рассеянно шаря глазами по бетонной дорожке — как бы в поисках нужных слов.

— Вам, должно быть, известно, — наконец, начал он, — что между психиатрами и психологами испокон веку существует подспудная, но непримиримая вражда. Первые, как представители медицины — то есть науки, изучающей грубую плоть, — стоят на закоренело-материалистических позициях и каждое заболевание пытаются объяснить и вылечить с точки зрения физиологии; вторые же отводят главную роль психике — то есть, по сути, душе. И никто не хочет уступить другому первенства — таков уж ортодоксальный научный мир. Хотя ситуация, конечно, глупейшая: два, в общем-то, смежных лагеря враждуют, когда гораздо продуктивнее было бы объединить силы и напасть на болезнь сразу с двух сторон — изнутри и снаружи. Вы со мной согласны?..

Никто не стал торговаться: где-то впереди нас ждала уютная тёплая комната, а то и — чего доброго! — обещанный бесплатный завтрак. У Санька, сидевшего рядом со мной, громко заурчало в животе.