Профессор Влад

«У каждого из нас есть излюбленное место в родном городе, куда мы приходим в грустные или, наоборот, счастливые минуты жизни. Всякому обитателю мегаполиса, даже если он и не страдает аутизмом, порой хочется побыть наедине с самим собой. В детстве мама часто водила меня на набережную кормить уток. Летом они рассредоточиваются по всему водоёму и к тому же сыты, так что наибольшую остроту эта забава приобретает с наступлением холодов, когда река замерзает и вся стая собирается возле сточной трубы в поисках тепла и корма. Наблюдая за ней тогда, можно увидеть много интересного и поучительного».

Кажется, это и впрямь было когда-то… Гарри заявился без звонка, его появление было весьма интригующим, а видок — под стать появлению: полы длинного чёрного плаща развевались вкруг ног наподобие мантии, белоснежное кашне свисало до пола, волосы, не тронутые гелем, были слегка растрёпаны и припорошены мелкими снежинками, которые, подтаяв, засверкали, будто крохотные стразы, — что окончательно довершило иллюзию: сказочный принц, всемогущий, но добрый… С нейтральной миной, за которой — я знала по опыту — могло скрываться что угодно, он сказал, что поведёт меня на экскурсию. А куда? Брат загадочно отмалчивался, и я, как обычно, повиновалась без вопросов. По дороге зашли в булочную, и Гарри, всё так же ничего не объясняя, купил батон; я решила, что он ведёт меня в зоопарк, но мы шли совсем в другую сторону. Наконец, выйдя на Озерковскую набережную, мы взошли на мост, и Гарри заявил, что это, собственно, и есть цель нашего путешествия. Перегнувшись через перила, он велел и мне взглянуть вниз.

Там, в полынье, где вода не замерзает круглый год, плавала, уютно покрякивая, стая уток. На первый взгляд в них не было ничего особенного — и я всё ещё не понимала, зачем брат привел меня сюда. Но, приглядевшись, ахнула. Как странно, мелькнуло у меня в голове. Никогда я особо не любила белый цвет, — а унылых замоскворецких чаек, равно как и грязных лебедей из Парка Культуры, вообще с детства терпеть не могу: если уж на то пошло, изумруд селезневых головок нравится мне куда больше. Почему же теперь меня трясёт от восторга, и совершенно белая, только с ярко-оранжевым клювом утка-альбинос, от которой я не могу оторвать глаз, кажется мне живым воплощением Красоты?..

— Ага, заметила? — засмеялся Гарри, обняв меня за плечи. — А теперь смотри, что будет…

Достав из пакета батон, он принялся крошить его и бросать кусочки вниз, в самую гущу возбуждённо крякающей стаи.

Тут произошло нечто страшное. Альбинос, всё это время державшийся особняком — как мнилось мне, из-за вполне естественного снобизма, — не выдержал искушения и, суетливо и неловко переваливаясь, хотел было подобраться к кормушке. Но, стоило ему чуть приблизиться, как он получил от первой же встречной утки клювом по голове. Бедняга попытался подплыть с другой стороны — увы, с тем же результатом. Так он плавал и плавал вокруг, осторожничая и не решаясь вступить в драку; наконец, голод взял верх над робостью — и он стрелой кинулся к упавшему рядом куску…

В тот же миг своды моста огласились пронзительными криками и тёмная речная вода закипела. Разозлённые утки с остервенением гнали незваного гостя прочь; летели пух и перья; какой-то особо ретивый селезень всё никак не мог успокоиться и, снова и снова налетая на альбиноса тараном, вопил, как в истерике; только отогнав наглеца на добрый десяток метров, он опомнился, отряхнулся — и с чувством выполненного долга вернулся к собратьям, уже забывшим о неприятном инциденте и жадно хватавшим падавшую на них небесную манну…

Я кричала от досады, пытаясь вырвать у Гарри батон, — но брат не давался, прятал руки за спину и, задыхаясь от хохота, объяснял мне, что подлый поступок птиц вызван вовсе не их дурным характером и уж точно не завистью к чужой красоте: это всего-навсего инстинкт, закон природной необходимости — ведь вызывающий вид альбиноса подвергает риску всю стаю, привлекая внимание охотников, хищников, а то и просто бомжей, для которых утятинка — подчас единственная возможность выжить в осенне-зимний сезон; вот почему птицы стараются не подпускать к себе «инакомыслящих», помогая им как можно скорее отправиться на тот свет…

Всхлипывая, я, наконец, вырвала хлеб из рук ослабевшего от смеха брата — и, отломив большой кусок, бросила туда, где прикорнул на льдине нахохлившийся, порядком потрепанный альбинос: — Ну, ну же, давай! Хватай!.. — Напрасно. Утки были начеку, и вместо желанной пищи бедолага получил ещё несколько увесистых тумаков. Эта последняя попытка доконала его окончательно, — и он, по-видимому смирившись с неизбежностью, притворился спящим, засунув голову под крыло.

— Дни его сочтены, — равнодушно произнес Гарри, бросая в грязную воду остатки батона. — Сутки, максимум трое — и конец.

Часть V

1